На лестнице тихо: никто не бросался на него с кулаками, не совал в лицо стволом пистолета. Где-то на верхних этажах истошно и очень протяжно заорал кот, ему так же отозвался другой.
Дверь за спиной с грохотом захлопнулась. Святой невольно вздрогнул и сунул руку в карман. И стоило ли волноваться из-за пустяка? Кто-то из жильцов установил на двери сильную пружину, чтобы ее не болтало при каждом порыве ветра.
Святой без происшествий поднялся на свой этаж и позвонил, как было условлено – три коротких звонка.
Дверь открылась сразу, как будто Настя все это время стояла у порога и дожидалась, когда же он позвонит.
Лицо чуть сердитое, с надутыми губами.
– Где же ты был? Я тебя так ждала все это время. Хоть бы позвонил мне, что ли! Я так за тебя волнуюсь.
Герасим перешагнул порог, обнял Настю. И девушка прильнула к нему всем телом, уткнувшись лицом в его грудь.
– Виноват, каюсь.
В махровом халатике Настя напоминала мягкую кошечку, которую хотелось без конца гладить и теребить за ушком.
– Ну что же ты не проходишь? – Она слегка отстранилась. – Не вечность же нам стоять на пороге. Чем это ты пахнешь?
Герасим не мог разобраться в себе: что-то мешало ему овладеть Настей прямо в коридоре. Такое впечатление, что она стала какой-то другой. Герасим взял девушку за плечи и несколько секунд разглядывал ее лицо.
– Конечно же, не вечность, детка.
Теперь понятно, что здесь было не так. Любящие женщины предпочитают смотреть в глаза, а взгляд Насти где-то блуждал. Она о чем-то усиленно размышляла. Он прошел в комнату и сел на диван, Настя присела рядом.
– Что ты делал сегодня? – спросила девушка.
Видно, Настя тоже ощущала возникшую между ними неловкость, и оттого ее голос прозвучал слишком громко, как будто она хотела подбодрить себя.
Ее невинный вопрос, неожиданно для самого Святого, вызвал в его душе гамму чувств. Он слабо улыбнулся, как если бы самыми большими неприятностями сегодняшнего дня для него стала испачканная одежда.
– Детка, у меня такое впечатление, что ты от меня чего-то скрываешь.
– С чего ты взял?
– Ты принимаешь меня за младенца в люльке. Я не вчера родился и кое-что понял в этом мире. Что ты от меня скрываешь?
Настя всплеснула руками. Подобный жест выглядел как негодование, но Святой видел, что за ним пряталась растерянность:
– Ну о чем ты говоришь!
– Девочка, я не из тех людей, что выкручивают женщинам руки. Будь благоразумной, расскажи все, как есть.
– О чем ты говоришь! – на этот раз в ее словах прозвучало отчаяние.
– Ты у меня спросила тогда, как я оказался на дороге? Теперь я хочу спросить тебя о том же. Ну?!
– Мне нечего тебе сказать!
– Наша встреча произошла не случайно?
– Это все неправда!
– Неприятности посыпались на меня как из рога изобилия после того, как я познакомился с тобой. А дважды меня чуть не убили после того, как я позвонил тебе. Тебе не кажется это странным, моя радость?
Губы Насти плотно сомкнулись, красивый гладкий лобик разделила неприятная морщина.
– Ну это уж слишком! – порывисто поднялась девушка.
Крепкая рука Святого ухватила ее за самое запястье.
– Присядь, моя девочка, наш разговор только начался. – Голос Герасима был мягким, но мягкость эта была такая, от соприкосновения с которой крошится даже железо.
– Пусти! Ты мне делаешь больно!
Настя присела. Теперь она была совсем рядом, их бедра соприкасались. Вот только не было жаркого дыхания, как прежде.
Святой положил ей руку на плечи. Но это было не объятие – приласкал, словно в тисках сжал.
– А теперь тебе полегчало? – участливо поинтересовался Герасим, заглядывая Насте в лицо.
– Ты невозможен, – выдохнула она. Ноздри ее широко раздулись. Пожалуй, такой рассерженной он видел ее впервые.
– А теперь ответь мне откровенно, что ты от меня скрываешь? И что это за мужчина, который вышел из нашего подъезда несколько минут назад?
Глаза Насти вспыхнули веселым огоньком:
– Высокий, слегка сутулый, монах?
– Предположим, – сдержанно кивнул Святой.
Настя расхохоталась. Громко, нервно, запрокинув голову. Наконец, отсмеявшись и вытерев глаза, она сказала:
– Так это же мой отец!
– Что?! Как же монах может быть твоим отцом?
– Но не всегда же он был монахом, когда-то он был и мирским человеком. А в монахи ушел после того, как умерла моя мама. Ну признайся, ведь ты же меня приревновал! Скажи правду, приревновал же. – Глаза девушки слегка сузились и задорно блестели. Она стала напоминать хитренькую лисичку, забравшуюся в курятник. – Я так и знала.
Рука Святого ослабела, теперь это уже был не капкан, обыкновенная ласка любящего мужчины.
– Ты извини… я тут наговорил чего-то… Наверное, я не прав. Не так надо было, – протянул Герасим смущенно. – Значит, это твой отец?
– Конечно. Мы встречаемся с ним каждый месяц. А в тот раз я поехала как раз к нему в монастырь. Но вот видишь, как получилось, пришлось с тобой убегать. Потом уже связалась с ним, он сюда приезжает.
– Он из какого монастыря?
Святой старался спрятать враждебность как можно глубже, но холодный голос выдавал его с головой.
– Из Преображенского… тот, что рядом с нами.
– Ах, вот как…
– Ревнуешь, ревнуешь! – захлопала в ладоши Настя. – Неужели ты думаешь, что он не скучает по родной дочери!
– Видно, я обознался…
Господи, что делают с нами эти женщины. Каких-то несколько минут назад Герасим готов был отхлестать Настю по щекам, подавить в ней всякую волю и позорно, разложив на полу, грубо овладеть. Но сейчас готов был просить прощение за то, что в голову пришли такие дурацкие мысли. Действительно, с ума недолго сойти…
Святой обхватил Настю обеими руками: нежно, робко, а потом его рука скользнула ниже. Остановилась ненадолго, только для того, чтобы дать девушке набраться решимости. Ее ноги слегка раздвинулись ровно настолько, чтобы он мог просунуть ладонь. Святой провел ладонью между ее ног и почувствовал, как тело Насти слегка прогнулось от его прикосновения. Легкий, едва различимый стон, рот полуоткрыт. Он проник под шелковые трусики, и они тотчас коснулись гостеприимной ложбинки.
Настя ждала его, это он понял по ее прерывистому горячему дыханию. Ее ноги раздвинулись еще шире, приглашая Святого.
Теперь трусики мешали. Герасим рванул за резинку, и она неожиданно легко лопнула.
– Это очень дорогие трусики…
