Барин выглядел подавленным, он враз постарел. Под глазами отчетливо обозначились дряблые мешки.
– Бродяги, о чем вы таком говорите? Вы думаете, что я перестрелял своих хранителей и назначил новых, чтобы единолично владеть общаком?! Ну это уж слишком. Неужели вы меня не знаете?
Барина знали многие законные, и потому молчание было особенно гнетущим.
Первым заговорил Рафа, несколько сдержаннее, чем раньше. Его слова задели всех за живое.
– Ты думаешь, дело только в тебе? Ничего подобного. Общак для каждого из нас – это символ. Это знамя. Святыня, если хочешь, и мы должны ее оберегать. А что получается сейчас? – подбородок выпятился. – До него может дотянуться каждый желающий?! Ты не сказал нам главного, Барин, – Рафа понизил голос, отчего в его интонации прибавилось зловещих ноток, – куда девалась часть денег из общака?
– Горбатого к стене лепишь, Рафа? – возвысил голос Барин. – Ты хочешь сказать, что я их себе взял?!
– Я хочу сказать, что деньги ты не уберег, – сдержанно, но очень веско отреагировал казанец. – Шаман, ты ничего не хочешь сказать?
Святой посмотрел на Гришу Баскакова, который увлеченно поигрывал часами и старательно делал вид, что происходящее к нему не имеет никакого отношения. Но когда он услышал свое погоняло, не спеша нацепил браслет и посмотрел на Рафу, застывшего в ожидании.
– Отчего ж, можно и сказать. Тут такое дело, Барин. Я не знаю, по чьей вине происходил отстрел законных, в этом нам предстоит еще разобраться и назначить ответственных, чтобы было с кого спросить, а только денежки с общака утекли. Мы тут провели кое-какие свои расследования и установили, что с цюрихских счетов в неизвестном направлении уплыло восемь миллионов баксов. С берлинского счета кануло шесть. Три счета у нас открыто в Нью-Йорке. И надо же, такая занимательная арифметика – здесь выяснилось, что с каждого из них ушло по три миллиона.
– Я все объясню, – устало выдохнул Барин, – мне следовало сказать вам об этом раньше, но я сам хотел во всем разобраться и только после этого созвать сход. Наши счета в банках взломали хакеры. Мы уже подали иск в эти банки, и они обещали выплатить все до копейки. Но мне нужно было время, чтобы найти этих сукиных сынов.
Лицо Рафы дернулось:
– Ты разочаровал нас, Барин. Мы доверили тебе самое сокровенное, а ты не сумел его сберечь. Ты обманул наше доверие, а оно стоит куда больше денег. Вот так-то! Этих взломщиков мы, конечно, разыщем и накажем по всей строгости. Но ты виноват в первую очередь. Что мы должны сделать, бродяги, с тем человеком, который не уберег общак?
– Уделать его надо, – без интонации произнес законный из Екатеринбурга. Все его знали под погонялом Винт. Поговаривали, что он получил его за то, что когда-то работал на подхвате в автомастерской.
– Даже если Барин и не скрысятничал, то все равно должен был беречь общак как зеницу ока. На то его и поставили, – поддержал Винта молодой вор из Братска Священник. За его прозвищем тоже была своя история. Кроме страстишки лично выезжать на стрелки, он любил собственноручно наказывать провинившихся, при этом сжимая в руках плоскогубцы, спрашивать проникновенным голосом: «А не желаешь ли ты исповедаться в своих грехах, друг мой?»
– По нашим понятиям ты совершил большую ошибку, – в голосе Рафы сквозила печаль. Что бы там ни было, но Барин всегда был сильным вором. А если так, то и спрос с него должен быть особым. – А как ты знаешь, за ошибки мы всегда спрашивали очень строго.
– Бродяги, я не ищу для себя спасения, но дайте мне шанс, чтобы оправдаться перед вами, – неожиданно взмолился Барин, – а там поступайте, как посчитаете нужным.
Рафа отрицательно покачал головой.
– Ты не дочитал этой малявы, Барин, а в ней твой приговор. Его подписало два десятка воров.
– Два десятка – это еще не весь сход. – Барин поднялся со своего места, обвел взглядом присутствующих и со слезами в голосе попросил: – Люди, не дайте мне умереть сволочью, дайте же мне шанс. Бля буду, не подведу.
Воры подавленно молчали.
– Все-таки больше двух десятков миллионов долларов, это сумма, – из угла зала произнес смотрящий Владивостока Сема. – Пойми нас, Барин, мы не жаждем крови, мы хотим справедливости. Если сейчас мы тебя простим, то в следующий раз история может повториться. Лично я за то, чтобы наказать тебя. И не откладывать это в долгий ящик. Одной пощечины здесь будет недостаточно.
Рафа поднялся и, выждав значительную паузу, заговорил, не повышая голоса:
– Будем голосовать, бродяги. Кто за то, чтобы наказать Барина по всей строгости, поднимите руки.
Решение принималось медленно – не каждый день приходится судить казначея общака. Наконец в дальнем углу зала взметнулись почти одновременно две руки, и им, словно в ответ, с противоположной стороны еще две.
– Три… пять… восемь, – беспристрастно считал Рафа все тем же спокойным голосом. – Двадцать четыре… – А тогда «за» проголосовали почти все присутствующие законные, Рафа подытожил: – Большинство!
Барин приподнял потяжелевшую голову и глухо обронил:
– Понимаю… Делайте, как считаете нужным… Мне нечего больше добавить.
– Может, у тебя есть последнее желание? Выполним, – уверенно пообещал Рафа.
– Желаний нет… Какие могут быть желания у бродяги, прожившего половину жизни на чалке… Хотя постойте… Лет десять назад сошелся я с одной женщиной, потом меня загребли, а она одна осталась. У нее сын родился, поговаривают, от меня. Денег ей хотел переслать, да все как-то не складывалось, – лицо вора болезненно поморщилось. – Теперь уже никогда не придется. Вы бы не оставили ее, помогли как-нибудь, сын все-таки.
– Поможем, бродяги?
– Пускай адрес напишет, поможем.
Барин вырвал из блокнота листок и что-то коротко написал, потом протянул бумагу Рафе. Рука его чуть дрожала.
– Это в Тюменской области, поселок Таежный. Номер дома я не помню, но зовут ее Тамара…
Рафа осторожно вытянул адрес, согнул его пополам и по ровному загибу провел ногтем большого пальца.
– Не переживай, начислим ей пенсию, с голоду твой пацан не умрет.
– Вот за это спасибо, братаны, – растрогался Барин. В уголках глаз сверкнули слезы. – Что теперь-то делать?
– Об этом мы уже позаботились, Барин, – все так же ровно, словно диктор за кадром, произнес Рафа.
Он кивнул, и из-за соседнего стола вышел Андрей Грек. К народу Греции он не имел никакого отношения. Все его предки были родом из-под Пскова и никогда не выезжали дальше районного центра. Вырваться из сельской глубинки довелось только Андрею, побывавшему едва ли не во всех сибирских тюрьмах. Андрей Грек был вором со стажем. Но, кроме того, он был палачом сходняка. Должность не ахти какая завидная, но и ее кому-то следовало выполнять. К своему назначению он относился с философским спокойствием и в глубине души считал себя чистильщиком, способным улучшить людскую породу. Его никто не видел рассерженным и в то же время беззаботно веселым. Он всегда оставался никаким, а леденящая улыбка на его спокойном лице заставляла многих трепетать от ужаса. Каждый из них понимал, что при соответствующем решении схода пальцы Андрея Грека безжалостно сомкнутся на шее любого из них.
