Счастливый Ахмет, получивший корону, расслабленный, сидел в кругу друзей и обещал по случаю торжества устроить шикарный мальчишник.
Святой появился в тот самый момент, когда обсуждалась стратегия на ближайший год. Московские и питерские воры предлагали активно внедряться в нефтяной бизнес – практически безопасный и приносящий немалые доходы. Сибирские законники, традиционно стоящие на старых позициях, незлобиво журили столичных представителей и советовали не лезть во фраерские дела, напоминая о том, что рэкет – основная статья доходов пополнения общака. Вор должен помнить о том, что он обязан стоять над событиями и стричь «капусту» с огородов бизнесменов.
Рафа, продолжавший председательствовать, едва взглянув на Святого, понял, что произошло непредвиденное.
– В чем дело, Святой? – его монголовидные, чуть раскосые глаза остановились на застывшем в дверях Герасиме.
Святой неприязненно подумал о том, что с таким строгим прищуром лучше работать следаком и громыхать по столу кулаком, требуя немедленного признания.
Вслух Святой сказал иное:
– У могилы нас поджидал снайпер. Андрея Грека положил сразу… потом остальных. Нас только двое осталось. Я и еще один парень из охраны.
Новость была встречена настороженным молчанием. Кто-то чертыхнулся в середине зала, а в углу один из сибиряков отозвался крепким междометием.
– А снайпер куда делся? Вы его взяли? – произнес Рафа.
– Я подстрелил его, – помедлив, признался Святой, – пацан совсем, лет двадцать.
Вокруг свои – не сдадут!
– А где Барин?
– Ушел Барин, – выдохнул Святой, – могилами ушел. Нельзя его достать было.
Рафа подозвал кого-то из своих людей, вполголоса коротко отдал ему какие-то распоряжения и снова повернулся к сидящим в зале:
– Ладно, об этом позже поговорим. Кажется, ты, Святой, при Барине был? За общаком присматривал?
Нехороший холодок пробежал внутри Герасима и нашел себе покой где-то под ложечкой. За грудиной неприятно заныло.
– Было дело, – кивнул Святой.
– С кем ты здесь?
– Глухой… Волына. А в чем, собственно, дело, Рафа?
– Кажется, Волына тоже в общаковской братве успел побывать. Что же ты друга своего не называешь, Шамана? Он ведь тоже хранитель? – укорил Герасима Рафа.
Встретившись с Баскаковым взглядом, Герасим отвечал:
– Шаман появился позже… Он не при делах.
– Ну-ну… непростое дело, – сердито заговорил Рафа, – ментярой буду, не простое! Подумать нам надо сообща, бродяги, что и как. Но чует мое сердце, еще немало кровушки вокруг общака прольется. Вы бы, хранители, вышли отсюда, нам тут с братвой кое-что перетереть нужно. Никто не возражает? Ну вот и ладненько.
– Как скажешь, Рафа, ты у нас нынче за старшего, – скривился Шаман и, поднявшись, раскованной походкой направился к выходу.
– Сколько ждать-то? – отважился на вопрос Святой.
Рафа терпимо улыбнулся:
– А ты куда-то торопишься? Нет… Вот и отлично. Это уж как решим. Мы ведь не на партийном собрании.
В коридоре было пустынно. Весь персонал гостиницы, проинструктированный администратором, попрятался куда-то в служебные помещения. Только у лифта да у самой лестницы маячили четыре фигуры со стрижеными затылками. Таков порядок.
Сход решал их судьбу, и от осознания невозможности повлиять на события на душе становилось тоскливо. Святой случайно столкнулся взглядом с Волыной – неужели такой же откровенный страх был запечатлен и на его собственном лице? Герасим попытался расслабить лицевые мускулы. Кажется, это ему удалось, ненадолго он даже обрел душевное равновесие.
Так же скверно чувствовал себя и Глухой. В обычные дни он едва ли не срывал макушкой люстры, но сейчас выглядел потерянным, будто усох наполовину.
– Что же с нами будет? – поднял Глухой глаза на Святого.
– А что еще с нами может быть, – бодро отозвался Шаман, хоть и слегка поникший, но все же с дьявольской искринкой в глазах, – могилу поедешь рыть на кладбище. А ты, Святой, что думаешь делать-то? – И, удивленно разинув рот, протянул: – Да ты никак молитву читаешь?
Святой открыл глаза, улыбнулся и спокойно ответил:
– Тебе показалось, Шаман.
– Странным ты стал каким-то, Святой. Даже порой не знаю, с кем я все-таки разговариваю: с монахом или с вором. А если убьют, что тогда?
Святой не дослушал. Отошел в сторонку, хотелось уединения. В правом кармане пиджака у него находился образок – подарок игумена Гурьяна. Отыскав его, он с силой сжал иконку и почувствовал, как углы, едва не протыкая кожу, сердито впились ему в ладонь.
Если все-таки порешат, жаль, что не сумел сдержать слово перед игуменом и не отыскал похищенную икону.
Святому подумалось о том, что качки, маячившие в конце коридора, уже знают об их опале, и если кто-нибудь из них надумает покинуть территорию гостиницы, то они свирепыми бультерьерами бросятся в погоню.
Дверь открылась. В проеме показался Рафа.
– Заходите, – пригласил он. Голос равнодушный, интонаций не разобрать. Да и по лицу не определить. – Мы решили. А тебя, – он посмотрел на Глухого, – чтобы я больше не видел. Если не хочешь нажить для себя больших неприятностей. Ты не вор!
Шаман, стараясь сохранить во взгляде безразличие, прошел первым. За ним – Святой. Волына прокрался в зал боком, как всегда, чуть выставляя вперед правое плечо.
– Мы признали вас виновными, – объявил Рафа. – Вы должны были охранять общак и не уберегли его… И не надо мне втирать, что вы имели дело только с наличностью! – взмахнул он руками, предвидя возражения. – Вы должны были предусмотреть все! – Законные молчали, и тишина казалась почти концертной, какая случается только перед взмахом дирижерской палочки. – Мы приговариваем вас… к пощечине. Бить буду я, так решили все.
Рафа снял массивный золотой перстень, зачем-то рассмотрев его со всех сторон, бережно опустил в карман.
Первым подошел Волына. Вид убитый, ни на кого не смотрит. Защищаться не полагалось. Подобная самодеятельность воспринимается как слабость, удары судьбы нужно сносить достойно.
– Подними голову, – сдержанно попросил Рафа, – а то могу и фейс поранить. А мне не хотелось бы забрызгаться кровью.
Взгляды законных были прикованы к Волыне. Одни взирали с интересом – не каждый день вора награждают пощечиной, другие – с показным равнодушием, дескать, и не такое приходилось лицезреть, третьи – с жалостью.
После наказания пощечиной корона с вора не слетает, да и внешне все остается вроде бы прежним, но вор становится другим. Про такого говорят «битый». А следовательно, часть былого авторитета теряется безвозвратно. Подобное испытание дано выдержать не каждому. Следующее наказание бывает более жестоким, таковы правила, но менее унизительным. Чаще всего провинившиеся законные о нем даже не подозревают – палач, назначенный сходом, дождется своей жертвы где-нибудь в подъезде. Сунет впотьмах под ребро заточку и с чувством выполненного долга уйдет.
