– Похоже, что ты куда-то собрался, Паша, – раздался доброжелательный голос за спиной.
Фомичев почувствовал, как мгновенно замерз его затылок, арктический холод широким фронтом распространился по спине, заставив задубеть кожу, и успокоился где-то в самом копчике. Этот голос с ложно-добрыми интонациями, в которых пряталась скрытая угроза, мог принадлежать только одному человеку – Аркаше Печорскому. И чем благосклоннее было обхождение, тем больших неприятностей следовало ожидать.
Костыль улыбнулся. Старался сделать это как можно более непринужденно, но губы, стянутые мерзлотой, не желали повиноваться. Получилось нечто вымученное и очень страдальческое.
– Да о чем ты, Аркаша? – пытался напустить на себя беззаботный вид Костыль. – К родственникам хотели съездить на денек. Мать очень просила, сестре ее занедужилось. Но я хотел тебя предупредить.
Аркаша понимающе покачал головой.
– Да, да, конечно. – И, стиснув зубы, произнес: – Только ведь у твоей мамаши сестричка уже лет пять как померла. Что ты на меня так смотришь, обыкновенное дело, бомжевала твоя тетка по вокзалам, побиралась. А еда на мусорках очень некачественная, вот и загнулась от какой-то дизентерии.
Аркаша Печорский пришел не один. У порога, сунув руки в карманы, стояло двое парней лет двадцати пяти. Они были похожи друг на друга короткими стрижками и выпуклыми лбами. Правда, один из них был брюнет с заметно курчавившимися волосами. Другой, напротив, – блондин, с прямым чубом. Два сводных брата-погодка, народившиеся в сезон любви от разбитной и раскрепощенной мамаши. Даже улыбались они одинаково – криво.
На зоне таких называют «гладиаторами», они составляют окружение какого-нибудь уважаемого вора и готовы учинить немедленную расправу с каждым, на кого укажет державный жест их повелителя.
В глазах у обоих плескалось недоброе озорство, похоже, что они собирались повеселиться.
У блондина рука в кармане – наверняка сжимает рукоять ствола. Руки другого болтаются вдоль туловища, правда, в левой руке он что-то держит. Похоже, что французский выкидной нож. Не огнедышащая волына, конечно, но если лезвие угодит в живот, то неприятностей будет предостаточно. Вызывающе безоружен оставался лишь Аркаша Печорский. Если не знать, что за его плечами стоят двое громил, то его запросто можно было бы определить в миротворцы.
По губам Костыля пробежала судорога, не иначе как от холода. Он попытался проглотить набежавшую слюну, но она колюче и неприятно застряла в горле и никак не желала проваливаться. Наконец он справился с комом.
– Что это у тебя с лицом, Паша? – посочувствовал Аркаша Печорский. – Похоже, что у тебя тик какой-то под глазом. Это все нервы, не бережешь ты себя, – лицо его выглядело проникновенным, – а в нашем деле важно здоровьицем не рисковать. Съездил бы куда-нибудь на юг, отдохнул бы, подлечил нервишки.
Парни, стоящие позади, голосов не подавали, лишь их губы без конца морщились в брезгливых ухмылках. Дрессированные «бычки», ничего не скажешь.
– Простыл немного.
– Ну да, конечно, – сопереживал Аркаша Печорский, – это всегда так бывает перед дальней дорогой, да и мамаша твоя прямо лицом спала. Посинела, как общипанная курица.
– Послушай, Аркаша, меня ты можешь называть как хочешь, но мать не трогай, – угрюмо произнес Костыль.
– Ну да, конечно, – понимающе закачал головой Аркаша Печорский, – мать – это святое, хотя и синюшного цвета… пусть лучше минет на вокзале делает за полстакана бормотухи.
Печорский не скрывал своего злорадства – уперев руки в бока, он скалился над беспомощностью Костыля. Подобных слов никогда не говорят просто так – это вызов. На них положено отвечать и причем столь же жестко. Если смолчал и проглотил язык, то о твоем позоре немедленно узнают окружающие, и с этого момента начинается стремительный полет на дно, в точку приземления у зловонной параши.
Самодовольно улыбались два «бычка», готовые к нешуточной потехе.
Смолчи, отшутись, и тогда в следующую секунду, невзирая на прежние заслуги, об тебя со всем усердием вытрут грязные подошвы.
Рука Паши Фомичева медленно поползла к столу, на краю которого лежал обыкновенный кухонный нож. Аркаша Печорский, казалось, с интересом наблюдал за поведением Костыля. А когда до перышка осталось всего лишь мгновение, блондин, проявляя расторопность, выскочил вперед и что есть силы пнул стол, который, опрокинувшись, разбил стоящую на трюмо вазу и замер, задрав кверху ножки. Брюнет, не менее прыткий, коротким замахом ткнул Костыля тремя пальцами под дых и, не дав отдышаться, с ходу приложил его лицом о стену.
В углу заголосила мать. Раздался звук сильной оплеухи, старуха тяжело упала, послышался ее тихий стон. Костыль судорожно открывал рот, пытаясь проглотить спасительную порцию воздуха, но сократившийся нерв не реагировал. А когда все-таки полегчало и он сумел вздохнуть, другой удар, еще более страшный, пришелся ему по голове, и он потерял сознание…
Разлепив веки, Паша Фомичев почувствовал, как что-то липкое застилает глаза. Все вокруг представлялось в каких-то красно-бурых пятнах. Он поднял руку, пытаясь убрать с лица неприятную пелену, и ощутил что-то скользкое. Посмотрев на ладонь, он увидел кровь.
– Очухался? – раздался сверху одобрительный голос. – Хорошо. Значит, можно дальше беседовать. Мамаша-то твоя похлипче оказалась, едва оплеуху отвесили, как она и копыта отбросила. Во-он лежит в углу комнаты, даже язык на сторону свесила.
Костыль повернул голову и увидел, что у окна, привалившись спиной к стене, лежит его мать. Глаза неподвижные, широко открытые, а рот слегка перекошен, как будто бы она хотела предупредить сына о какой-то грядущей опасности. Да вот не успела. Костыль почувствовал, как ужас, свернувшийся в плотный клубок где-то в предсердии, начал потихонечку охватывать всего его. Он почувствовал, как волосы на его затылке приподнялись, и, давясь собственной болью, выдавил из горла нечто похожее на стон.
Смерть ему приходилось наблюдать не однажды. Как-то раз он сам накрутил на лезвие одного крысятника, посмевшего вытянуть из его бушлата сотенную. Случалось, убивал и невиновных, вот хотя бы во время побега. Но он никогда не думал, что смерть матери может быть такой нелепой и оттого еще более страшной.
– Ты еще не сломался? – Он увидел рядом с собой лицо Печорского. – Так, это мы сейчас устроим.
Откуда-то сбоку в опасной близости возник носок ботинка, и он услышал, как треснули его собственные зубы, а рот наполнился кровавой слюной с острым крошевом. – Тебе этого мало? Может, ты еще добавки хочешь?
Аркаша Печорский говорил спокойно, даже участливо. Такое ощущение, что он действительно вскармливал своего уважаемого гостя вкусной кашей.
– Что вы от меня хотите? – прошепелявил Костыль распухшими губами, царапая язык об осколки зубов.
– Вижу, наш разговор налаживается. Посадите его, очень неудобно разговаривать с лежащим, – попросил Аркаша Печорский. И когда «бычки» вздернули Костыля на стул и предупредительно встали рядом, он важно сел в кресло. – Может быть, в картишки перекинемся, или у тебя все-таки настроения нет? – Костыль смолчал. – Так вот, я у тебя хочу спросить, ты знаешь, что бывает с тем, кто проигрывает в карты и не возвращает долг?
