— Я сказала — домой! — проговорила я строгим, не терпящим возражений голосом.
Видимо, мой тон произвел на него впечатление. Бонни понял, что я не шучу, захлопнул пасть и послушно потрусил прочь со двора, больше ни на что не отвлекаясь.
До дома мы добрались в рекордное время.
В холле работали двое штукатуров, напольная плитка была покрыта густым слоем побелки, которая тут же оказался на моих кроссовках и на лапах Бонни. Один несомненный плюс в этих ремонтных работах был в том, что штукатуры обернули статую Фемиды полиэтиленовой пленкой, и Бонни не удалось совершить свой обычный подвиг.
После перенесенного стресса руки тряслись, и я с трудом попала ключом в замочную скважину. Однако машинально отметила, что замок закрыт на один поворот…
Что за черт?
Я совершенно точно помнила, что, уходя, заперла его на два поворота ключа. Я ведь живу в этой квартире первый день и стараюсь все делать особенно тщательно и аккуратно.
В чем же дело? Может быть, рейс отложили или совсем отменили и хозяева вернулись?
Я открыла дверь, вошла в квартиру и крикнула в глубину коридора:
— Борис Алексеевич! Нелли! Вы здесь?
Мне никто не ответил.
Нет, наверное, я все же ошиблась и закрыла дверь на один поворот… надо в следующий раз быть внимательнее!
Бонни вошел следом за мной.
Он вел себя очень странно: шумно втягивал воздух, настороженно оглядывался и негромко рычал…
— В чем дело? — проговорила я, закрывая входную дверь и отстегивая поводок. — Тебе тоже что-то не нравится?
Он сглотнул и смущенно потупился, как будто хотел сказать: «Извини, обознался!»
Впрочем, было не до его эмоций: меня больше беспокоили его измазанные побелкой лапы. Если он этими лапами пропрется в квартиру, ковры потом не отчистишь. А я, между прочим, нанималась только сидеть с собакой… делать здесь генеральную уборку, извините, не подписывалась!
— Сидеть! — приказала я догу, сбросила кроссовки и припустила в кладовку за тряпкой. Возвращаясь обратно, я случайно взглянула под ноги и увидела на светло-бежевом ковре белые отпечатки.
— Бонни, я же велела тебе сидеть! — воскликнула я, входя в прихожую.
Пес сидел перед дверью на том самом месте, где я его оставила. Он смотрел на меня с высокомерным недоумением: «Какие претензии? Я все сделал, как ты велела!»
— Не понимаю… — проговорила я, по очереди вытирая ему лапы. — Если ты не заходил в квартиру, а я сняла обувь у входа — откуда тогда взялись эти следы?
Тщательно вытерев собачьи лапы, я впустила Бонни в квартиру и вернулась туда, где заметила подозрительные отпечатки.
Зря я накричала на пса, эти следы явно были оставлены не собачьими лапами, а ногами человека, причем, судя по размеру, — женщины… очень странно…
«Ну, что я паникую, — подумала я в следующую минуту. — Может быть, это Нелли наследила еще вчера… ведь я перед уходом не обследовала полы в квартире, могла и не заметить…»
«Да, — возражал мне внутренний голос. — Ты могла не заметить эти отпечатки, но откуда они могли взяться вчера, если штукатуры начали работать в подъезде только сегодня? Всего полчаса назад, когда вы с Бонни шли на прогулку, в холле было совершенно чисто!»
«Ерунда! — отмахнулась я от настырного голоса. — Нелли могла испачкать обувь совсем в другом месте! И вообще, отстань, у меня масса других проблем, кроме дурацких отпечатков! Мне нужно искать работу, постоянное жилье… здесь, конечно, хорошо, но через две недели мне придется выметаться из этой квартиры… и вообще, я должна привести свою жизнь в порядок…»
Внутренний голос наконец замолчал.
Его не столько убедили мои аргументы, сколько заглушило громкое ворчание Бонни — то самое ворчание, которое накануне я приняла за звук работающего пылесоса.
Это ворчание доносилось из-за полуоткрытой двери одной из комнат, где я покуда не побывала.
— Бонни, что ты там делаешь? — строго проговорила я, входя следом за ним.
Это был, судя по всему, кабинет хозяина.
Стены до половины высоты были обшиты панелями из темного дерева, вдоль них стояли высокие книжные шкафы с застекленными полками, на которых стройными рядами красовались темные старинные тома, в проемах между шкафами висели портреты в тяжелых золоченых рамах — пожилые люди в парадных мундирах и камзолах, пудреные парики, усыпанные бриллиантами ордена…
Возле противоположной стены красовался письменный стол — красное дерево, столешница, обтянутая зеленой кожей…
Все выглядело бы очень красиво, чинно и благородно, прямо как в музее, если бы ящики письменного стола не были выдернуты до конца, и все их содержимое не вывалено на покрывающий пол кабинета узорчатый персидский ковер.
Здесь в одну кучу были свалены какие-то официальные бумаги с печатями и обычные мятые бумажки, письма и банковские платежки, солидные бланки и старые поздравительные открытки, блокноты для записей, ручки и карандаши…
Видимо, Борис Алексеевич что-то искал перед отъездом, а потом у него не хватило времени, чтобы навести в своем кабинете порядок.
Во всяком случае, мне он это не поручал, а рыться без разрешения в чужих бумагах — не в моих правилах! Самое правильное — выйти отсюда и запереть дверь кабинета, оставив здесь все, как есть. Хозяин приедет — разберется.
Только, разумеется, выпроводить отсюда Бонни.
Я вспомнила о нем и повернулась.
Бонни стоял слева от двери, оскалившись, и грозно рычал, не сводя налитых кровью глаз с вываленного на пол содержимого ящиков.
Наверное, у него в крови аккуратность, и оставленный хозяином беспорядок вызывает глубокое осуждение!
— Бонни, пойдем отсюда! — сказала я решительно. — Борис Алексеевич будет очень недоволен, если узнает, что мы с тобой хозяйничали у него в кабинете!
Бонни зарычал еще громче и не двинулся с места.
Я взяла его за ошейник и потянула к двери.
На этот раз он подчинился, хотя посмотрел на меня с каким-то странным выражением. Мне показалось, что он что-то хочет мне сказать, но ему мешает непреодолимый языковый барьер.
Пожалуй, это выражение его морды следовало понимать так:
«Эх, говорил бы я по-вашему, такое бы тебе рассказал!»
Но он, к сожалению, не владел русским языком, как, впрочем, и другими человеческими языками, а я не понимала по-собачьи. Поэтому я выпроводила его из кабинета, плотно закрыла дверь и отправилась на кухню — выдать ему обычную утреннюю порцию корма. Заодно и сама позавтракала.
Щедрые хозяева оставили кучу всяких вкусных вещей, даже несколько сортов моего любимого французского сыра, от камамбера до бри. Вы уже догадались, что муж не слишком меня баловал — не носил на руках и не дарил по каждому поводу бриллиантовое колье или новую машину. Но уважал мою любовь к французским сырам. Непонятно, откуда что взялось, сами понимаете, в детстве меня ими никто не кормил. Он покупал их сам, причем каждый раз разные, такая у нас была игра.
