Посыпались визиты, звонки, поздравления…
Ольга, предчувствуя явный успех вернисажа, разволновалась, что картин будет недостаточно. Она хотела сразить всех своей плодовитостью. Несколько дней не выходила она из мастерской и побила все мыслимые и немыслимые рекорды, создав еще двадцать «шедевров».
– Нельзя так много работать, – добродушно поругивал ее Павел Александрович. – У людей от работы портится характер.
Ольга и в самом деле стала нервной. В доме то и дело раздавался ее истеричный смех. Порой ее смех был слишком не к месту и вызывал у окружающих удивление. Марина тоже была возбуждена. Даже Павел Александрович немного волновался. Он слишком много времени и средств отдал предстоящему вернисажу. Как человек сверхрациональный, он считал что запланированный триумф жены – теперь и его триумф.
И вот… вернисаж!!!
Все было чинно и благолепно. Жаррон по-французски произнес длинную речь. Ольга сама переводила, бессовестно добавляя восторгов и от себя. Жаррон, ничего не понимая, соглашался, кивал.
Он часто с восхищением поглядывал на Ольгу. Улыбка радости не сходила с его лица. При этом он не играл, потому что еще никогда не был так счастлив. Это был и его триумф. Он и мечтать не мог о таком приличном гонораре, не говоря уже об успехе, почитании и костюме, который ему выбрала в дорогом бутике сама красавица-Ольга.
Поэтому речь Жаррона была длинна и цветиста. Своим переводом Ольга делала речь еще длинней. Аудитория слушала, затаив дыхание. Павел Александрович был важен и горд как никогда.
«Это моя! Моя жена!» – было написано на его лице.
Впрочем, Ольга старательно его не замечала.
Наконец Жаррон торжественно перерезал ленточку, и сливки общества возымели возможность соприкоснуться с «настоящим искусством».
Ольга стояла в центре зала и с любезной улыбкой принимала поздравления. Волосы ее были забраны вверх, от чего шея, украшенная бриллиантовым колье, выглядела еще длинней. Ее прекрасное лицо казалось лицом дамы, сошедшей со средневековых полотен. Ольга была восхитительна. Ее платье вызывало вожделение у мужчин и зависть у дам, хотя ни одна из них надеть такой наряд не решилась бы. Слишком смело, слишком рискованно. Ольге же, как француженке, было позволительно много больше местных дам, в чем и состояло особое ее очарование.
Публика разбрелась по галерее и щедро делилась впечатлениями.
– Прелесть! Прелесть! – слышалось там и тут.
– Чудо!
– Бездна таланта!
– Какая изощренная фантазия!
– Рука мастера!
– Новое слово в искусстве!
– Потрясающе!
– Просто не верится, что столь молодая женщина так преуспела!
Повсюду раздавались возгласы преувеличенного восхищения. Ольга с достоинством их встречала, лаская поклонников нежной улыбкой. Эту улыбку она выбирала для себя несколько дней, тайком репетируя ее перед зеркалом в гардеробной. На одну лишь секунду она сняла улыбку с лица: когда подошел Павел Александрович. Сняла, но тут же вернула.
– Ангел мой, чувствую, вернисаж удался, – шепнул он, целуя жене пальчики.
– Да, это так, дорогой, – сдержанно ответила она. – Но разве могло быть иначе?
– Нет, не могло, – согласился он и добавил ложку дегтя в бочку меда: – Я слишком много денег сюда вложил.
Ольга хотела рассердиться, но передумала. Она действительно заранее знала что обречена на триумф и даже была ознакомлена с хвалебными откликами критиков, статьи которых должны появиться в завтрашних газетах. Более того, ей была предоставлена возможность править эти статьи по своему усмотрению. Усмотрение Ольги (естественно) в этой ситуации было однозначным.
– Иди к гостям, дорогой, – нежно сказала она, целуя мужа в лысину. – Не мешай мне блистать. И направь ко мне своего задиристого сына. Он здесь единственный еще не поздравил меня. В конце концов, это неприлично. Люди подумают, что мы в ссоре.
– Да-да, ты права, – согласился Павел Александрович. – Сейчас он нагоняй от меня получит.
Георгий бродил по галерее, щедро увешанной сумбурно раскрашенными полотнами, и не переставал удивляться.
«Господи ты боже мой! – насмешливо думал он. – Сколько же приличной масляной краски перевела эта сумасбродка! Уж точно все заборы в городе можно было бы выкрасить!»
На этой мысли Павел Александрович и застал своего сына и тут же качественно его отчитал, часто кивая на жену. В конце концов Георгий тоже посмотрел на Ольгу, причем без всякого удовольствия. Она же лукаво поманила его пальчиком и даже послала воздушный поцелуй. Он нехотя к ней подошел и сказал:
– Куда ни плюнь – везде знакомые лица.
– Видишь, какой успех! – горделиво воскликнула Ольга. – Но ты по-прежнему не одобряешь моего творчества?
Георгий пожал плечами, после отповеди отца не желая вступать в противоречие с мачехой. Он был зол на весь белый свет и больше всех на поклонников псевдоталанта Ольги.
«Классик неправ: в России две беды – дураки и… дуры, – мысленно досадовал он. – Это насколько надо не разбираться в искусстве, чтобы речь жалкого заезжего маляра могла произвести такое впечатление. Ха, поверили в талант человека, имеющего к живописи такое же отношение, как корова к балету. Ладно продажные искусствоведы, но здесь же полно нормальных умных людей, и все они в один голос хвалят эти позорные картины. Да что там хвалят, с интересом рассматривают их, – ужаснулся Георгий. – Неужели не видит никто, что король-то голый!»
– Ты почему молчишь? – рассердилась мачеха. – Похвали меня в конце концов.
Георгий впал в еще большую задумчивость. Заметив его сомнения, она возмутилась:
– Знаешь, если долго колебаться, можно всех заколебать…
Георгий не выдержал и спросил:
– Ты в самом деле веришь, что это не стыдно людям показать?
Она усмехнулась:
– Ну… не все похвалы, наверное, искренни, и Жаррон несколько перестарался в своих восторгах…
– Или ты, переводя их, – добавил Георгий.
– Ты слишком строг, – рассердилась Ольга, но новые обожатели нарушили их беседу.
– Я не верю. Неужели эти маленькие ручки способны на такое? – сладкоголосил директор банка.
– Безумно интересно! – вторила его жена.
Георгий с ненавистью подумал: «А вот и еще поклоннички, парочка уродов: одной жопы ягодицы. Он трясется перед собранием акционеров, самый крупный из которых мой отец, а его бомба-жена ему неумело подыгрывает».
Ему было горько, что униженно подхалимничают они Ольге, а не ему – знают какова расстановка сил в семье Полыгалова.
«Толстая чванливая дура,» – подумал он о жене банкира и отошел. Никто этого не заметил.
