Но моя идея все-таки созрела: я наряжусь дурачком. Костюм очень простой: на пузе – плеер, в ухе – наушник, глаза – сонные и тупые. И нужно еще в такт музыке кивать башкой.
Да, но вот свой плеер мы с Алешкой в плавание не взяли. Валенки захватили и зимнюю шапку тоже, а плеер забыли. Ничего, попрошу на время у боцмана его слуховой аппарат – он на вид вылитый плеер. И я пошел к боцману Шмаге. Или Шмыге.
Постучал в дверь его каюты. Никто мне не ответил – это понятно, он же плохо слышит. И я вошел в каюту. Но боцмана там не было. Зато его слуховой плеер лежал на столике у койки. Я взял его примерить – повесил на пузо, вставил наушник и ткнул наугад какую-то красную кнопку. И вдруг в наушнике послышался какой-то неясный шум, писк морзянки, и кто-то четко сказал грубым голосом:
– На связи. Что у тебя, Алик?
Я растерялся и брякнул:
– Ничего особенного. Хвост для русалки.
В ответ – ругань и грозные слова:
– Нажрался? Еще раз выйдешь в эфир пьяным, я тебя расстреляю. Отбой.
И я опять ткнул какую-то кнопку. Шум в наушниках исчез.
Что за фигня? Неужели такой мощный аппарат? Даже чьи-то переговоры по рации хватает.
Тут за моей спиной отворилась дверь, и вошел боцман. Хорошо, что я успел снять с себя его прибор.
– Здравствуйте, – сказал я. – Вы не дадите мне свой аппарат на праздник? Это будет мой костюм, под дурачка.
Боцман непонимающе посмотрел на меня, а потом отвернул манжету и взглянул на часы:
– Полтретьего. А ты уже опять проголодался?
Теперь уже я тупо заморгал. Потом сообразил, что он плохо слышит и, видимо, по-своему понял мой вопрос: «Который час? И скоро ли будет обед?»
Тогда я объяснился знаками: показал на «плеер» и ткнул себя пальцем в пупок. Боцман тоже ответил знаком: молча показал мне фигу и распахнул передо мной дверь.
Жаль. Что ж, придумаю что-нибудь другое.
Лешка со своими открытиями как в воду глядел. Будто предсказал. Наутро случилось знаменательное событие: глубоководный трал поднял с глубины девять километров неведомую науке рыбу. Это просто праздник какой-то! Событие мирового значения! Рыба была небольшая, вроде щуки, но такая страшная, просто уродина. Да еще с какой-то удочкой на носу. А на конце этой торчащей вверх удочки болтается какой-то шарик.
– Это приманка, – объяснил радостный Рыбкин. – Там же, на дне – вечная тьма. А этот шарик светится. И приманивает добычу.
Здорово, конечно, но уж очень она страшная. Я бы к такой рыбе ни на какую приманку не пошел.
– Страшная… – заступился за рыбу Алешка. – Поживи на такой глубине, да еще в вечном мраке. Это не то что моя двуногая.
А начальник экспедиции уже стоял на палубе с бутылкой шампанского. А за его спиной – кок Сковорода с подносом, на котором позвякивали блестящие на солнце бокалы.
Начальник экспедиции сказал речь, поздравил Рыбкина и весь коллектив и добавил:
– Ну вот, а все говорят, что на такой глубине нет жизни. Жизнь есть везде! – Он осушил свой бокал до дна.
Вообще было весело. Можно подумать, что мы подняли со дна океана не какое-то явно несъедобное страшилище, а сундук с золотом. Но всех это страшилище очень радовало. Лишь боцман почему-то был к нему безучастен. Он только слушал и молчал. И щелкал кнопками слухового аппарата.
Счастливый Рыбкин даже не допил свое вино и тут же помчался в лабораторию – сделать необходимые записи и заспиртовать рыбу. Как вещественное доказательство, что жизнь есть везде. Даже в немыслимых черных глубинах океана.
Вслед Рыбкину неслись поздравления. И шутки. Даже боцман пошутил:
– Отдал бы ты ее коку, на ужин.
Рыбкин при этом чуть не сорвался с трапа и покрепче прижал свое драгоценное страшилище к груди. А что с ним будет, когда Алешка наврет ему о своей двуногой рыбине! Интересный народ, эти ученые. Штокман как-то за ужином рассказал, что один ученый-энтомолог, который букашек изучает, открыл неизвестного крошечного паучка и сошел с ума от радости. И назвал этого паучка именем своей жены. Они, наверное, жена и паучок, чем-то похожи были.
– Числом ног, что ли? – свредничал Алешка.
Возможно: или у паука всего две ноги, или у жены ученого шесть ног.
Во всяком случае, Алешку так поразил этот рассказ, что он тут же пересказал его маме в очередной бутылке с сахарным песком.
– Дай посмотреть, – попросил я, когда Алешка вложил письмо в конверт.
Он нехотя вынул и протянул мне листок со своими каракулями.
«Дарагая мама! Нам тут очень весело. У жены одного ученава оказалось шесть ног. И он сашел с ума от радости. А ихтеандер Рыпкин поймал страшилишче с удачкой на носу. И тоже сашел с ума от радости…»
Как бы и наша мама… от радости… Подумает еще, что мы не в экспедиции в Тихом океане, а на экскурсии… в сумасшедшем доме.
Я так и сказал Алешке. А он усмехнулся и успокоил меня:
– Дим, наша мама умная.
Жизнь на судне шла своим чередом. Мы даже начали забывать, что папа здесь на задании. А он не забывал. Правда, это было совсем незаметно. Он только болтался по кораблю и трепался со всеми (извини, папа), кто ему попадался на пути. И задавал всякие смешные вопросы. И выслушивал смешные ответы. И всем нравилось, что этот богач такой наивный и простой. И старались рассказывать ему и объяснять как можно больше и подробнее. Тем более что папа очень внимательно их слушал. Это называется сбор информации.
И, конечно, папа все время «просеивал» эту информацию в своей голове. И, видимо, что-то там оставалось – важное и ценное. Потому что он становился все озабоченнее, правда, только тогда, когда находился наедине с нами или с капитаном. А так он был все время весел, любопытен и в хорошем настроении.
Мы с Алешкой, конечно, забыли о своих ролях детей олигарха. Да и не знали мы этих ролей, никогда такими детьми не были и с такими детьми не общались. И оказалось, что такое нормальное поведение сослужило нам хорошую службу. Нас приняли в коллектив и относились к нам без настороженности, открыто.
– Нормальные хлопцы, – сказал как-то кок Сковорода. – И лопают как нормальные люди. Я боялся, что капризничать будут, деликатесов требовать, а они – нет, метут все подряд. Кабы нам из-за них голодом не сесть. А вообще мне любо, когда люди хорошо едят. И приятно, и полезно. И коку авторитетно.
Мы с Алешкой уже так привыкли к жизни на корабле, что наша «Афалина» казалась нам чьей-то гостеприимной дачей, куда нас пригласили погостить. Мы были в курсе всех научных дел и личной жизни каждого матроса и ученого. Вот только с боцманом мы мало общались из-за его глухоты и нелюдимости. Хотя моряк он был, как сказал капитан, справный. Все хозяйство на корабле, которым заведовал боцман, всегда было в исправности, всегда безупречно работало и блестело чистотой.
