– Мы пришли вас выселять, – брякнул Алешка.
– Он шутит, – поспешил я.
– Шутить надо вон там, – бородач указал нам на улицу. – Здесь не шутят.
– Мы больше не будем, – виновато сказал я. – Это случайно получилось – мы очень волнуемся.
Сейчас он скажет: «Волноваться надо за дверью. Здесь не волнуются».
Но он промолчал. Молчание опять затягивалось. Становилось, как пишут в романах, неприличным.
И я опять поспешил:
– В нашем районе есть свой «Сверчок».
– У нас тоже полно тараканов, – мрачно отреагировал бородач. – Ну и что?
– «Сверчок» – это клуб, литературный, – пояснил я. – И у нас там выступают всякие знаменитости…
– Лев Толстой, – вставил Алешка. – Иван Грозный. Дядя Степа.
Напрасно я его попросил поддакивать.
Но бородач оставался невозмутимым.
– Не так давно у нас был известный ученый Чижов, – продолжал я свое вранье. – Он очень интересно рассказывал нам обо всяких археологических раскопках.
– Как он мамонта на огороде откопал, – вставил Алешка. – Мерзлого.
– И где он? – невозмутимо спросил бородач.
– Мамонт? Мы его… – Сейчас Алешка скажет: «…в зоопарк отвели». Но не успел.
– Чижов! – уточнил бородач.
Тут уж и я растерялся.
– А мы у вас хотели спросить. Он обещал к нам еще раз прийти и рассказать…
– Как надо ракушки в аквариуме ловить, – вставил Алешка.
Бородач прошагал к шкафчику, достал из него пакет с молоком и вновь наполнил черепок имени Ивана Грозного. И спросил:
– Все?
– Нет, не все! – я даже разозлился. – Нам поручили пригласить Чижова на вечер юных археологов.
– Приглашайте, – бородач пожал плечами и направился к двери, – только сначала найдите его.
– Сам дурак! – не выдержав, бросил ему вслед Алешка.
Бородач медленно повернулся, осмотрел Алешку с хохолка на макушке до кроссовок на ногах и сказал:
– Не исключаю. – Помолчал. – Ждите здесь. – И ушел.
Мы перевели дух, я отругал Алешку и за его «вставки», и за «дурака».
– А я виноват? Ты сам велел поддакивать.
Но тут случилось явление третье – из дверей выплыла седовласая дама с заплаканными глазами. Она кивнула нам и первым делом проверила молоко в черепке. Похоже, эта кошка имени дяди Степы у них занимает пост директора.
Убедившись, что молока вполне достаточно, дама повернулась к нам заплаканным лицом.
– Меня зовут, – сказала она, – Надежда Кузьминична. Я секретарь Ивана Васильевича. Бывший секретарь. – Тут она всхлипнула.
– А вы не плачьте, – сказал Алешка. И проговорился из-за своего доброго сердца. – Он жив и здоров.
– Относительно, – уточнил я.
– Относительно жив? – зарыдала дама.
– Абсолютно жив! – выпалил Алешка. – Но здоров относительно.
– Вы что, его видели? – Дама Надежда Кузьминична достала из рукава кружевной платок и осушила свои слезы. – Когда? Где?
– В одном месте, – коротко и точно сказал Алешка. – Но ему нужна помощь.
– Я готова! – Дама выпрямилась. И в ее глазах уже блестели не слезы, а решимость и отвага.
– Расскажите нам о нем. Это очень важно.
– Это такой человек! Это необыкновенный человек! Он наполнен знаниями, как сто томов энциклопедии! А как он прекрасно и убедительно говорит!..
Особенно у него получается «Гы» и «У-у-у».
– Минутку, – сказала дама, – зачем слова? Ведь я пишу о нем книгу воспоминаний. В форме личного дневника. Сейчас я ее принесу. – И она скрылась за дверью.
Вот это удача! Особенно если она даст нам эту книгу на дом.
Дама быстро вернулась и принесла толстую папку, на которой была наклеена фотография молодого человека в черном костюме и при галстуке. Это, наверное, Иван Васильевич в молодости, еще до одичания.
– Вы мне нравитесь, – сказала дама, снова заплывая слезами. – Я вам верю. Прочитайте мой скромный труд, недостойный этого великого человека, и вы поймете…
– Извините, – сказал я, – нам главное понять, как ему помочь.
– Он в беде? – Дама прижала папку к груди.
– В небольшой, – сказал Алешка, чтобы удержать ее от слез.
– Я надеюсь на вас, – сказала дама и протянула мне папку. – Читайте, завидуйте и постарайтесь стать такими же.
Ну уж нет, дикий Робинзон – не наш идеал.
Глава VII
Дневник влюбленной дамы
Конечно, чужие письма и дневники читать не очень здорово. Я бы, например, не хотел, чтобы лет через сто кто-нибудь прочитал мои детские записи: «Сивоня папа сказал мами што Дима палучил двойку по фискултури». Нехорошо (даже через сто лет), когда кто-нибудь с удовольствием узнает про твою двойку по «фискултури».
Но, во-первых, Надежда Кузьминична сама отдала нам свой дневник. Во-вторых, мы читали его для того, чтобы помочь дяде Ване. А в-третьих, ничего личного в этом дневнике не было.
Надежда Кузьминична писала о том, какой великий ученый и славный человек этот Иван Васильевич Чижов. И какие хорошие поступки он совершал.
Правда, на многих страницах Надежда Кузьминична жаловалась, что профессор по характеру нелюдим, он часто любит повторять, что с трудом переносит человеческое общество, что самые счастливые люди – это одиночки. Они не переживают за ближних, не волнуются за их здоровье, не озабочены их делами. И ничто не мешает им трудиться во имя науки. Единственная привязанность Чижова – внучка Катя, такая же одинокая, как и он сам.
Но все-таки Надежда Кузьминична восхищалась им. Сейчас я уже в точности не помню, чем она там восхищалась, но зато отлично помню, что именно из этого дневника влюбленной дамы мы извлекли много полезного.
Дядя Ваня был знаменитый человек. Большой ученый. Он сделал очень много всяких научных открытий. Особенно по всяким морским моллюскам. Одну открытую им раковину нового вида даже назвали его именем – «устрица придонная Чижова». Но постепенно Институт океанологии, где он трудился, приходил в упадок, ему не хватало денег на исследования. И вскоре профессор, академик, лауреат Чижов остался без работы. Но у него была еще одна страсть – коллекционирование. Его коллекция была известна во всем мире. Даже существовал специальный каталог, где указывались все его сокровища. Пришлось ему, чтобы было на что жить, кое-что продавать, не самое ценное, другим коллекционерам. И вот тут к нему прицепился один такой господин Сизов, бывший директор института. Он тоже был коллекционер. Но он коллекционировал в основном деньги. Всякие. Наши рубли, английские фунты, американские доллары и немецкие марки. А теперь и европейский евро. И он стал приставать к Чижову с предложением обмена. Я тебе – доллары, ты мне коллекцию. Особенно он интересовался ковшом Петра Великого. Это была такая большая чаша, которую Петр Великий осушал, по обычаю, на палубе каждого нового корабля. На чаше, на ее донышке, были выдавлены слова: «Бомбардиръ Петръ Алексеев» – так иногда называл себя Петр I. Почему Сизову уж очень нужна была эта чаша – неизвестно. Но он приставал и приставал к Чижову, пока совсем ему не надоел.
