Михаил покачал головой и отложил письмо деда, которое перечитал уже в третий раз. Старый охотник, воспитанный на языческих суевериях, свято верил не только в переселение душ, но и во всякую нечисть, которая, по его мнению, населяет тайгу. А потому он полагал, что Меченый — это оборотень, посланный на землю силами зла в образе тигра. И в тайге он объявился затем, чтобы выманить Михаила из города и уничтожить род Чертановых под самый корень.
Не ограничившись этим, старик писал, что внуку следует поберечься, потому что точно такой же лютый враг, принявший человеческое обличье, бродит подле него в Москве и выжидает удобного случая, чтобы расправиться с ним. Поэтому, как только Михаил почувствует приближение опасности, он должен сжать в ладони заговоренный тигриный зуб и трижды произнести: «Изыди, сатана!»
Дед не любил писать письма, отваживался лишь раз в полгода на страничку корявого текста. Но в этот раз письмо получилось длинным и очень проникновенным. Старый охотник вспоминал о своих многочисленных хворях, а также подробно пересказал свой сон, из которого выходило, что смертушка его не за горами. Михаил, привыкший к суеверным измышлениям деда, лишь хмыкнул, уверенный, что старика ожидает еще лет десять жизни, большую часть из которых он проведет не в больнице, а на звериной тропе, поджидая хищника.
И все же послание заставило Михаила крепко задуматься. Неужели в родных краях объявился тот самый зверюга, который когда-то задрал его отца? Если так, то он должен быть весьма преклонного возраста. Однако тигры редко умирают своей смертью, они становятся жертвами стаи изголодавшихся волков. Некогда грозные клыки у них постепенно выпадают, а те, что остаются, стерты едва ли не до основания. Потому-то и начинают дряхлые тигры баловать возле человеческого жилья, потому что способны они лишь задрать домашнюю скотину, оставленную без присмотра, или полакомиться бродячим псом.
Тигры, тайга, нечистая сила… Все это казалось совершенно нереальным в маленькой комнатушке коммунальной квартиры, где мирно тикали часы да безмятежно спала самая красивая девушка на свете — Ангелина. Но лишь до тех пор, пока Михаил, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, не положил на раскрытую ладонь заговоренный клык, привезенный в Москву. Гладкий, чуть подернутый желтоватым налетом, он таил в себе первобытную мощь. Можно было только догадываться, какое огромное количество жертв попало на этот клык, прежде чем Михаил убил его обладателя. Хищника может остановить только смерть, но на смену ему придет новый, еще более кровожадный, и вновь притаится в ночи.
Михаил подошел к окну. Два фонаря, стоящие на тротуаре, тускло освещали самую середину двора. На скамейке под покосившимся грибком сидел мужчина в демисезонном пальто и курил. Желтый свет падал на его лицо, оставляя на нем глубокие тени. Странно, что он может делать в такой поздний час в пустынном дворе? Неожиданно мужчина поднял голову и посмотрел прямо на окно, из которого за ним наблюдали. Он ничего не мог увидеть за черным стеклом, зато Михаил рассмотрел лицо сидящего. Странно, но ему вдруг показалось, что он где-то его уже видел. Давно? Да, очень давно. Или, может быть, совсем недавно? И снова ответ был утвердительным. Смутное, пока еще неосознанное беспокойство неожиданно охватило его, и он припомнил предостережение деда.
А незнакомец поднялся и, подняв воротник, пошел прочь, растворившись во мраке.
* * *
Первый свой срок Сергей Назаров получил в девятнадцать лет. Дали ему тогда три года. По уголовным понятиям, срок маленький, и бывалые бродяги называют его экскурсией. Сергей так не считал. Еще куда ни шло, если бы отсидел за дело, а то стукнул сгоряча чугунной сковородой по темечку соседа за излишнее любопытство, а он, падла, едва в деревянный ящик не сыграл. Насилу откачали.
Пересказывая подробности ссоры, Назаров замечал легкие улыбки на лице судьи, которого явно позабавили шуточки арестанта. Однако Серегино остроумие он оценил по-своему, влепив три года общего режима.
Тот срок Сергей Назаров, превратившийся в Серого, отсидел от звонка до звонка и вышел с твердым намерением начать жизнь если уж не с белого листа, то хотя бы с серого. Но разве мог он тогда предположить, что пробудет на воле всего лишь полтора месяца? Только в этот раз статья будет куда посерьезнее первой — умышленное убийство.
Серый нервно закурил, вспоминая свою вторую ходку. На улице было ветрено и сыро, он совсем озяб, но не уходил, надеясь, что окна на третьем этаже зажгутся вновь, и он увидит паскудного мента Чертанова, чтобы подпитать свое сердце давно вынашиваемой ненавистью. Его поведение было сродни ощущениям наркомана, который нуждается в дозе, чтобы усилить остроту собственных чувств. Да, он испытывал потребность в ненависти, и временами она становилась настолько сильной, что, казалось, могла заживо сжечь его изнутри.
Мента можно было бы подкараулить около подъезда и всадить ему заточку в спину или пулю в висок; можно было сбить его машиной, когда тот будет переходить улицу. На худой конец сбросить на голову кирпич. Но Серый был убежден, что любая из этих смертей — слишком легкое наказание для человека, сломавшего его судьбу. Прежде чем умереть, Чертанову предстояло хорошенько помучиться, чтобы смерть показалась ему наградой за все перенесенные страдания.
На губах Серого зазмеилась улыбка, которая появлялась всегда, когда он вынашивал свои планы мести. Сигарета в его пальцах догорала, и столбик пепла, надломившись, упал ему прямо на колени. Слегка наклонившись, он сдул его, отправив в свободный полет. Через минуту рассыпавшийся пепел смешался с землей, превратившись в тлен.
Нечто подобное в скором времени ожидало и майора Чертанова. Подняв голову, Серый привычно отыскал глазами нужное окно. В ночи оно было совершенно непроницаемым, но за ним явно стоял человек и смотрел прямо на Серого. Если бы Серый умел убивать взглядом, все закончилось бы прямо сейчас, но он рассчитывал на совсем другое оружие, а потому, поднявшись, неторопливым шагом пересек двор и направился к стоявшей за углом машине. Он шел и думал, что его ненависть к Чертанову не угасла с годами, а стала гораздо острее, чем тогда, восемь лет назад, когда он освободился и вернулся домой.
То был сплошной разгул, когда почти два месяца слились в один бесконечный день. Он ночевал в каких-то чужих домах, по квартирам друзей и часто не знал, где, когда и с кем ляжет в очередную постель или сдвинет стаканы, спасаясь от лютого похмелья.
Тот роковой день мало чем отличался от предыдущих. Разве что утром по обе стороны от Серого лежали сразу две девушки. Одна рыженькая, другая черненькая. Разномастные сестрички-лисички, практикующие в сексе так называемый «бутерброд» — одна сверху, другая снизу, а между ними тот, кому повезло. Расшевелить сестры могли даже покойника, особенно, если Чернобурочка находилась наверху. Она так энергично умела вертеть тазом, что индийские танцовщицы просто отдыхали. Обе проживали по соседству. Когда Серого упекли на чалку, им было всего лишь по тринадцать-четырнадцать лет, и самое большее, на что они были тогда способны, так это за рубль приспустить трусы до колен. Сильно девушки продвинулись, ничего не скажешь. Он пытался вспомнить события прошедшего вечера, но цельного восприятия не получалось, всплывали лишь отдельные эпизоды, сравнимые разве что с обрывками киноленты. Что он помнил совершенно отчетливо, так это раскачивающиеся у самого лица титьки, которые, кажется, он целовал.
