– Мне кажется, или ты не находишь себе места? – с опаской спрашивал обеспокоенный отец, замечая, как меняется Аурика.
– Все нормально, – отмахивалась девушка и приводила в дом поклонника за поклонником.
– Я даже не успеваю их запомнить, – жаловался Георгий Константинович Глаше и с надеждой смотрел на календарь в ожидании начала учебы. «Девочка мечется, – успокаивал себя Одобеску. – Ей хочется любви».
– Какая любовь! – взбрыкивала Аурика. – Этого только мне не хватало! Ты же прожил без любви всю свою жизнь!
– Это чушь! – устало возражал Одобеску.
– Ах, да, простите, – язвила Золотинка. – Я совсем забыла: у тебя была тайная любовь за закрытыми дверями. Между прочим, это ханжество!
– Ханжество – строить отношения, исходя из материальных и социальных характеристик.
– Да что ты, папа?! – сверкала глазами Аурика. – Не ты ли мне говорил: «Руби дерево по себе»?
– Это не я, – отказывался от авторства Георгий Константинович. – Это народная мудрость, активно используемая многочисленными представителями художественной словесности. Привести пример?
– Не надо, – бурчала Золотинка и рассматривала свои крупные руки с таким вниманием, как будто видела их в первый раз в жизни. – Знаешь что! Если рубить по себе, боюсь, топор будет не в кого втыкать – уж больно мелкая поросль. А мы, Одобеску, корабельные сосны.
– Только по комплекции, только по комплекции, – хлопотал отец и прижимал дочь к себе: – Аурика, посмотри вокруг! Неужели ты не видишь вокруг себя достойных людей? Что влечет тебя к этим бодрым спортсменам с дынями вместо рук?
– Какими дынями? – не понимала отца девушка.
– С этими, – объяснял Георгий Константинович и показывал на свои плечи. Аурика быстро понимала предложенный отцом ассоциативный ряд и смеялась над точностью его наблюдения:
– Это бицепсы.
– О-о-о-о, – картинно удивлялся Одобеску. – Мое золотко стало разбираться в анатомии?! А что говорит историческая наука о роли бицепсов в создании семьи? Или этот факт учеными замалчивается?
– Ничего не замалчивается, – опровергала отцовское предположение Аурика и всерьез отвечала: – Вся история Древнего мира – это история бицепсов.
– Где я могу об этом прочитать, Золотинка?
– Везде! – торопилась девушка наконец-то закончить этот разговор.
– Я бы не прижился среди варваров, – делал вывод Одобеску. – С детства ненавижу все эти подъемы с переворотом и бессмысленное размахивание стопудовыми гирями.
– Ты что-то путаешь, папа, стопудовых гирь не бывает!
– Увы, ты в этом разбираешься лучше, чем я, – сдавался Георгий Константинович. – Слава богу, я живу в наше время, когда помимо бицепсов ценится ум… – он замолкал. – И еще раз ум.
– Можно подумать, – отчаянно сражалась Аурика, – «ум и еще раз ум» – это исключительно свойство современного человека.
– К сожалению, нет, – голос старшего Одобеску становился строже. – И я вижу, что в последнее время тебя тянет именно к этим, с бицепсами. И мне вообще кажется, что ты с ними не разговариваешь!
– Почему?! – удивлялась Золотинка.
– Извини, конечно, но я не слышу. Вернее, слышу: или смех, или полное молчание.
– А ты что? Подслушиваешь? – поражалась Аурика.
– Нет, – отрицал свою причастность Георгий Константинович, а потом сдавался и тут же заявлял: – Да. Конечно, подслушиваю. Все нормальные родители подслушивают и подсматривают за своими детьми, торопясь «подстелить соломку».
– Какую соломку? – пугалась дочь.
– Господи, Золотинка, ты закончила три курса исторического ликбеза, а до сих пор не знаешь смысла выражения: «Знал бы, соломку подстелил». Объясняю: всякий родитель старается предостеречь свое дитя от ошибок и только этим можно оправдать его вмешательство в личную жизнь отпрыска.
– По-моему, хватит! – кривилась Аурика. – Ты стал вмешиваться чересчур часто.
– Старею, – пытался усыпить бдительность дочери Георгий Константинович. – Становлюсь ревнив и подозрителен.
– Па-а-па, – тянулась к нему Аурика. – Ну, что ты, ей-богу?!
– Да, – капризничал Одобеску. – Я не успеваю запоминать в лицо твоих поклонников. Они меняются слишком часто. А ты даже не заботишься о том, чтобы мне их представить.
– Па-па! Зачем? Разве я тебя не знаю? Ты запоминаешь только тех, кто тебе нравится.
– Это нормально, – стоял на своем Георгий Константинович, лихорадочно соображая, как бы ему ввернуть упоминание о Мише Коротиче, столь неожиданно исчезнувшему с горизонта.
– Скажи мне, папа, тебе хоть кто-то из моих знакомых нравился?
– Нет, – мгновенно реагировал Одобеску. – То есть да. Один.
– Один?! – буквально подпрыгивала от возмущения Аурика, еще недавно плакавшаяся на отсутствие внимания к себе со стороны лиц мужского пола. – Попробую угадать. Уж не Коротич ли это?
– Как ты угадала, глупая девчонка? – рычал Георгий Константинович и поправлял волосы надо лбом.
– И чем же тебе этот валенок так нравится?
– У него есть принципы! – вставал на Мишину защиту Одобеску.
– Какие?! – стонала его дочь.
– Зачем тебе знать, глупое дитя?!
– Интересно, – не сдавалась не на шутку разозлившаяся Аурика.
– Если бы тебе было интересно, ты бы забила тревогу! Ну, на худой конец навела бы справки: куда делся этот юноша, безмолвно таскавшийся за тобой с журналом под мышкой? Да-а-а! Забыл совсем – он же ниже тебя на голову. Или на полторы?
– Твой Коротич испарился, не сказав ни здрасте, ни до свиданья. Просто исчез – и все.
– А если у него обстоятельства?!
На шум в гостиной выглядывала Глаша.
– Няня, – призывала ее к ответу Аурика. – Тебе нравится Коротич?
– Миша? – переспрашивала Глаша.
– Вы что, сговорились?! – вскакивала девушка и с остервенением хлопала себя по бокам.
– Спокойно, – срывался Одобеску. – Спокойно, моя девочка. Зачем так нервничать?!
– Да потому что ты все решаешь за меня! – кричала Аурика и покрывалась пятнами.
– Княжна Тараканова! – ахал Георгий Константинович и бросался к полкам, уставленными альбомами с репродукциями. – Смотрите, – доставал он увесистый том, посвященный истории Третьяковской галереи, и быстро находил нужное изображение. – Точно! Одно лицо!
Аурика выхватывала из рук отца книгу и внимательно смотрела на репродукцию картины Флавицкого.
– Ничего общего, – отказывалась она признать сходство и, захлопнув альбом, швыряла на диван.
Георгий Константинович хватал дочь за руку и насильно усаживал рядом с собой.
