«Пришел бы, что ли», – мечтала Глаша, надеясь таким образом примирить отца с дочерью, и всерьез подумывала о том, чтобы разыскать пропавшего юношу и буквально за руку привести в дом.
И только Коротич, оскорбленный до глубины души словами Аурики, истязал себя воспоминаниями о случившемся и безуспешно пытался отвлечься от гнетущих мыслей. Он даже подумывал перевестись из Москвы в Ленинград, но любовь к науке и грядущие перспективы остаться при кафедре прикладной математики в качестве аспиранта пересиливали соблазн, заставляя все больше и больше нагружать свой мозг.
Осунувшийся и бледный, Миша корпел над книжками, используя любую возможность для того, чтобы не выходить из общежития и не встречаться с людьми, чей вид напоминал аскетичному молодому человеку о том, что где-то там существует иная жизнь, состоящая не только из бессонных ночей, математических формул и сложных грамматических конструкций немецкого языка. Однако понимая, что сам немало способствует возведению непроницаемого барьера между собой и окружающим миром, Коротич иногда выходил в «свет» и медленно прогуливался по московским улицам, внимательно рассматривая лица попадавшихся ему навстречу прохожих.
Лица некоторых напоминали ему Аурику и Георгия Константиновича Одобеску. Но Миша классифицировал это как результат работы воспаленного воображения и тут же менял маршрут, пытаясь убежать от самого себя. И когда в очередной раз он столкнулся с «Аурикой», совершенно не похожей на настоящую, его терпению пришел конец: «Кого я обманываю?»
В Мишиной жизни уже был опыт трагического служения призраку матери. И Коротич отлично помнил, что из этого получилось. В один прекрасный момент волшебный образ обернулся могильным камнем, задавившим в его взаимоотношениях с отцом естественную потребность друг в друге. В результате Миша оказался один на один с теми вопросами, которые не осмеливался задать отцу, пока тот был жив. Он не успел. А, возможно, знай он то, что его мать так же, как и тысячи других женщин, была обыкновенным человеком, не свободным от недостатков и, может быть, каких-то необъяснимых странностей, то он и любил бы ее по-другому – живой и неровной любовью.
По отношению к отцу и дочери Одобеску происходило нечто подобное: лишенный возможности общения с ними, он дорисовывал в своем воображении несуществующие черты. На самом деле, справедливо догадывался он, эти люди другие. Не лучше и не хуже, просто другие: «Пока я не пойму, что значат для меня эти двое, я так и буду мучиться. Любое уравнение имеет решение. Даже если икс – это ноль. Пусть ноль, но ноль – твой собственный. Жизнь при умножении на ноль не обращается в ничто, она просто меняет свое направление в поисках положительного числа. Любой отрицательный опыт – это опыт. И пусть мне откажут от дома, обвинив в предательстве, в неблагородстве, я задам им этот вопрос! Кто я для вас?»
«А если – никто?!» – пугался Коротич. «Ну и что, – отвечал он сам себе. – Тогда можно будет идти в другую сторону, не оборачиваясь. Во всяком случае, все станет ясно».
Ни один из этих вопросов Миша, разумеется, не задал ни Аурике, ни Георгию Константиновичу. Он появился перед ними, нагруженный неподъемными авоськами, врученными Глашей, обнаружившей Коротича неподалеку от гастронома на улице Горького.
– Миша, – охнула помощница Одобеску и перегородила ему дорогу, расставив руки с тяжеленными сумками.
– Глаша, – обрадовался Коротич. – Очень рад.
– А уж я-то как рада. Почитай, сколько не виделись! Аж с Нового года. Три месяца прошло. Как вы? Смотрю, похудели. Одни глаза остались. Страх прямо.
– Нормально-нормально, – посмеивался Миша, не догадываясь принять из рук женщины авоськи. – А вы все, смотрю, по хозяйству.
– По хозяйству, – расцвела Глаша.
– Как Аурика Георгиевна? – наконец-то решился Коротич. – Замуж не вышла?
– Какой там замуж? – Глаша хотела поставить сумки на землю, но вовремя сориентировалась и вручила их Мише. – Почитай, как сессию вашу сдала, так из дома – ни ногой. Все время за книжками, как будто медом намазано. Серьезная такая стала. Важная.
– В смысле – «важная»?
– Не подступись, – повела головой Глаша и потихоньку двинулась в сторону дома, незаметно увлекая за собой Коротича.
– А Георгий Константинович?
– Сдал Георгий Константинович. Не заладилось у них с Аурикой. Чисто дети. «Выкают» все время, словно неродные. В общем, как вас не стало – все у нас наперекосяк. Уезжали, что ли? – поинтересовалась непривычно словоохотливая Глаша и заглянула Коротичу в лицо. – Вон, даже выше вроде как стали…
– Да нет, – усмехнулся Миша. – Такой же.
– Не знаю прямо, – вздохнула женщина и остановилась. – Пойдете, что ли?
– Я провожу вас. Донесу сумки.
– Уж проводите, – не поверила Глаша собственному счастью и мысленно перекрестилась: не зря Боженьке молилась! Верила почему-то она, что по возвращении этого мальчика жизнь в доме наладится. Объяснить почему не могла, но искренно считала, что так оно и будет. «Больно светлый», – проговорила она про себя и поклялась всеми правдами и неправдами затащить Коротича в квартиру.
Примерно об этом, но только с обратным знаком, думал и Миша, послушно поднимаясь вверх за запыхавшейся от ходьбы Глашей.
– Знаете, – вдруг струсил Коротич, – я, наверное, дальше не пойду.
– Да что это?! – изумилась женщина и ловко всунула ключ в замок. Дверь под ее плечом отворилась, и Миша оказался перед входом в квартиру.
– Глаша, – донесся до него голос Аурики, – это ты? Тебе Маргарита Николаевна звонила, про какую-то рыбу спрашивала. Я сказала, тебя нет, звоните позже. Так теперь она звонит каждые пять минут и интересуется, не пришла ли ты.
– Вот всегда так, – вполголоса пожаловалась Коротичу женщина. – Кричит из комнаты, как будто выйти трудно и прям так и сказать: «Звонили. Насчет рыбы».
– Глаша? – Голос Аурики изменился. – Ты не одна?
– Нет, – выкрикнула женщина и заторопила своего помощника. – Ставьте. Сюда ставьте.
Заинтересованная тем, кто же там, с Глашей, Одобеску вышла в коридор и остолбенела, увидев рядом с нянькой Коротича:
– Т-т-ты? – только и выдохнула она.
– Я, – обмирая от смущения, ответил Миша, и получилось каким-то басом, по-дурацки.
– Коротич, – Аурика медленно подошла к гостю. – А я тебя искала.
Глаша тактично испарилась, забыв снять одежду и оставив сумки там, где они стояли.
– Не может быть, – не поверил ей Миша. – Я бы знал. Мне бы сказали.
– А я тебя не там искала. Просто искала про себя и думала: где же ты? Даже загадывала, встретимся – не встретимся…
– Я тоже, – эхом откликнулся молодой человек. – Думал…
– Коротич, – Аурика подошла к нему так близко, что он снова почувствовал ее запах, как тогда, на площадке четвертого этажа, под самой крышей. – Прости меня. Я – дура.
