Заботливый супруг даже неоднократно пытался предложить ей свою помощь в написании статей, в подборе материала, но всякий раз натыкался на активное сопротивление с ее стороны.
– Не лезь не в свое дело, – раздраженно шипела она и требовала автономности. – Я сама. Целуйся со своей математикой!
Рвение дочери к кандидатской степени казалось Георгию Константиновичу не столько похвальным, сколько абсолютно бессмысленным и нездоровым. Приветствуя, с одной стороны, желание Аурики продолжить образование и поступить в аспирантуру, с другой стороны, Одобеску не мог не признать, что ему, как отцу, гораздо важнее видеть в ней добропорядочную и заботливую мать, с легкостью отметающую все лишнее.
– Зачем ей нужна эта наука? – вопрошал он зятя и резонно добавлял: – Она слишком спонтанна, неуравновешенна и ничего не доводит до конца.
– Не могу с вами не согласиться, – отвечал Коротич и тут же вступался за жену: – Но нужно отдать должное: у Аурики удивительная работоспособность, поэтому тех целей, которые она перед собой ставит, ваша дочь, как правило, достигает. И потом – у нее отменное чувство юмора.
– Лучше бы она больше внимания уделяла Наташеньке, а не пыталась делать то, к чему все женщины Одобеску мало пригодны. У них – большая грудь и средние умственные способности, – ворчал Георгий Константинович и отправлял Глашу на помощь к своей бестолковой Аурике, не перестающей изумляться тому, что величина груди – это явление, впрямую не связанное с интенсивностью выработки молока.
– Нужна кормилица! – била тревогу бывшая нянька и торопилась взять орущую Наташку на руки.
– Положи, – сердилась Аурика. – К рукам привыкнет.
– А хоть бы и привыкнет, – упиралась Глаша и, прижимая девочку к себе, испытывала чувства, доселе неведомые. – Есть она хотит…
– Хочет, – автоматически исправляла ее молодая мать и смотрела на часы. – Рано еще. Полчаса не прошло, как она все высосала. Что за грудь! – сокрушалась Аурика и ощупывала бюстгальтер. – С виду – так полк накормить можно. А на деле…
– Кормилицу бы! – советовала Глаша и пыталась вернуть Наталку (так она называла девочку) в кроватку. Но как только та оказывалась в отведенном «загоне» (словечко Аурики), она начинала верещать с новой силой. Однако мать была непреклонна.
– Прекратите баловать девочку! – повышала она голос и клялась, что в следующий раз не пустит на порог ни отца, ни няньку.
– Кормилицу, – опять заводила песнь Глаша и нарывалась на неприступное «НЕТ».
– Я сказал «да», – бушевал Георгий Константинович и строил планы вызволения внучки из голодного плена.
Решение скоро было найдено: под видом добавочного питания из молочной кухни Глаша приносила бутылочки с женским молоком, за которым каталась на другой конец Москвы, потому что «проверено, женщина вся из себя чистая, порядочная и берет недорого». Поставленный в известность отец ребенка только развел руками и многозначительно произнес: «Ну, я не знаю. Нехорошо как-то. Надо бы сказать Аурике».
– Нет! – в один голос завопили Одобеску и его помощница, чем ввергли невольного конформиста Коротича в уныние.
– Вы что, Михаил Кондратьевич, так и не поняли, на ком женились? – изумился Георгий Константинович и покачал головой: – Где же ваши принципы, друг мой?
– У меня не может быть от жены секретов, – неуверенно произнес молодой отец.
– От жены – нет, а от моей дочери (Одобеску многозначительно помолчал) – вполне.
Так Михаил Кондратьевич в очередной раз вступил в преступный сговор с тестем и нисколько об этом впоследствии не пожалел, потому что вечно голодная Наташка наконец-то наелась и прибавила в весе так, что сама Аурика вознесла хвалу организации детского питания в Стране Советов.
– Слава богу, – обрадовалась Глаша и предложила на какое-то время забрать ребенка к ним, в Спиридоньевский, на что измученная бессонным материнством Аурика Одобеску неожиданно легко согласилась, в отличие от своего супруга, придерживающегося принципа «дети должны расти вместе с родителями».
– Посмотри на себя, Коротич. Ты похож на привидение.
– Ну и что, – сопротивлялся решению жены Миша. – Это временные неудобства, потом будет легче.
– Когда?
– Скоро.
– Скоро – это когда? Когда ты станешь кандидатом наук, а по совместительству – грузчиком в семи булочных?
– В двух, – просопел Коротич, наотрез отказывавшийся от денежной помощи тестя, ссылаясь все на те же принципы. – Я в состоянии прокормить собственную семью. Аурика Георгиевна ни в чем не нуждается, – раз за разом пресекал он попытки Георгия Константиновича «дать на зубочек своей лапочке».
– Моя внучка останется сиротой, дочь – вдовой, а страна лишится крупного ученого. И все потому, что кое-кто не желает брать взаймы.
– Не желаю, – сердился Коротич и мужественно тащил на себе ставку ассистента, не пренебрегая никакой сдельной работой, будь то преподавание в школе рабочей молодежи или разгрузка хлебобулочных изделий.
– Ты никогда не напишешь свою диссертацию, – Аурика иногда преисполнялась жалости к усохшему за полтора года совместной жизни с ней Коротичу.
– На себя посмотри, – пытался отшутиться Миша и, уронив голову на руки, засыпал над математическими формулами.
– Два ученых в одном доме – это чересчур, – шептал на ухо внучке Георгий Константинович и любовно гладил малышку по волосам. – Какая беленькая, – делился он с Глашей, подозревая, что внучка пошла в породу отца. – Прелесть просто.
С тем, что Наташка прелесть, трудно было не согласиться. А когда к концу первого года жизни незаметно для всех толстая девочка облысела, и вскоре ее голова покрылась упругими черными завитками, Одобеску от умиления еле сдерживал слезы и аккуратно, чтобы невзначай не причинить внучке боль, развязывал полотняные бантики, сооруженные Глашей исходя из ее собственных представлений о красоте.
– Ну что это такое? – возмущался Георгий Константинович и целовал девочку в макушку, лелея мечту о том, что вот, еще чуть-чуть, и она назовет его дедом, минуя первое «мама».
Наташка в этом смысле оказалась вполне сообразительной, но вместо «де» сказала «ге», а потом замолчала, невзирая на все старания Аурики разговорить дочь.
– Это мама, – тыкала она в себя пальцем. – Это папа. Это Глаша. Это…
– Ге, – радовалась девочка и обнимала Георгия Константиновича за коленки.
– По-моему, это ненормально, – кипела ее мать и даже иногда требовала возвращения блудной дочери в родные пенаты. – Так она скоро нас узнавать перестанет, – жаловалась Аурика Коротичу, но к решительным действиям не приступала, обнаружив, что переселение Наташки высвободило руки, сделав ее существование достаточно комфортным для того, чтобы органично чередовать занятия наукой с активной женской жизнью.
Последствия не заставили себя ждать: вместо очередной главы диссертации Аурика вскоре разродилась второй дочерью – Альбиной, что повергло старшего Одобеску в определенное недоумение. «Зачем так скоро?» – хотел было спросить он у зятя, но удержался, предполагая, что вопросы деторождения с ним обсуждать никто не собирался. В этом смысле Аурика оставалась верной себе: сначала делала – потом думала.
