– А как же Наташенька? – все-таки решился Георгий Константинович уточнить судьбу своей первой внучки на ближайшие полгода.
– Наташенька возвращается домой, – распорядился Михаил Кондратьевич и перевез дочь обратно, невзирая на сопротивление жены, быстро догадавшейся, что удвоенное материнство – это не тот вид деятельности, к которому она стремилась.
– Может, оставите? – взмолилась Глаша, переживавшая вторую молодость в новом для себя качестве то ли мамки, то ли няньки.
– Нет, – категорически отказался Миша, боясь, что изоляция старшей дочери приведет к разрыву между сестрами, о чем, не стесняясь, сообщил родственникам.
– Ну что она понимает? – не поверила ему Глаша.
– Она понимает все, – закончил разговор Коротич и сделал то, что собирался сделать. Возвращение Наташки состоялось вопреки всем, надо сказать, разумным доводам сторон.
Неделю девочка ревела и требовала своего Ге, пока израненный тоской Одобеску не явился с визитом.
– Ге! – взвизгнула Наташка и залезла деду под пальто.
– Вот видишь, – раздраженно заявила Аурика. – И так каждый день. Она ничего не слышит, никого не слушается. И эта орет, не переставая. Но разве с ним можно спорить?
– Нет, – снова сказал Коротич и, предугадывая возражения старшего Одобеску, добавил: – Это исключено. Георгий Константинович, вы один растили Аурику. Вы знаете, как это важно, чтобы девочка могла видеть перед собой собственную мать. Посмотрите, что делает ваша дочь! – неожиданно жестко обратил он внимание тестя на поведение жены. – В ее материнской программе присутствуют только два этапа: беременность и роды. А что делать дальше, когда ребенок чуть подрастет, Аурика не знает. Потому что она росла без матери. Глаша не в счет. Поэтому я очень прошу вас: не мешайте. Дайте своей дочери возможность стать настоящей матерью. Пожалуйста…
– Ты зануда, – замахнулась на мужа Аурика и, не зная, какие доводы привести в свою защиту, выпалила: – А то, что мне тяжело, это никого не интересует? Я вообще ничего успевать не буду.
– Тогда откажись от чего-нибудь одного, – с не меньшим вызовом заявил Коротич.
– Нет, – разрыдалась она. – Я не хочу.
– И не надо, Золотинка, – все-таки вмешался Георгий Константинович, душа которого металась между двумя берегами: с одной стороны, ему было ужасно жаль собственное дитя, с другой – маленькую Наташку, чья история могла бы вполне повторить историю самой Аурики. – Из любого положения есть выход.
– Какой? – всхлипнула Прекрасная Золотинка и прижала к себе дочь, всем своим видом показывая, что она – хорошая мать и ни за что не отступится от своих детей, чего бы ей это не стоило!
Наташке объятия матери пришлись не по нраву: она недовольно рыкнула, а потом куснула ту за запястье.
– Звереныш, – взвизгнула Аурика и легко хлопнула дочь по губам, отчего девочка отпрыгнула в сторону и, не удержав равновесие, приземлилась на попу, что ее скорее развлекло, чем огорчило.
– Что ты делаешь? – изумился Одобеску, не веря своим глазам. – За что ты ее ударила?
– За то, что она меня укусила, – потирая запястье, объяснила Аурика. – А что ты хотел, чтобы я ее за это поцеловала?
– Я бы хотел, чтобы ты понимала, что это ребенок.
– Тебе ли мне об этом говорить? – скривилась младшая Одобеску и подошла к кроватке, в которой кряхтела Алечка. – Хорошая моя, – просюсюкала Аурика и вытащила дочь. – Аля хочет кушать?
– Нет, – ответила за нее Наташка и подползла к материнским ногам. – Я буду.
– Покормите ребенка, – распорядилась Аурика и унесла младшую дочь в спальню, шагнув через толстые Наташины ноги, сосисками раскиданные на ковре.
– А мы можем попить чаю? – робко поинтересовался Георгий Константинович, которого покоробила та легкость, с которой его Прекрасная Золотинка перешагнула через детские ножки.
– Мы можем, – с готовностью откликнулся Коротич и подал дочери руку, чтобы та могла подняться.
Девочка проигнорировала отцовское предложение, подползла, невзирая на свои способности к прямохождению, к ногам деда и встала рядом. Одобеску стало неловко.
– Помнит еще меня, – с извинительной интонацией произнес он и виновато посмотрел на зятя. – Потерпите еще немного, Миша. Детская память – полуденный сон. Скоро отвыкнет.
– Георгий Константинович, – улыбнулся Коротич. – Вы думаете, я ревную? У Наташки с вами любовь. Это понятно. Ни одна женщина, наверное, не смогла устоять перед вашим обаянием. Я знаю свои способности и потому легко снимаю шляпу перед великим обольстителем детских сердец. Но…
– Но? – напрягся польщенный барон.
– Но жить Наташку к вам не отпущу. Не обижайтесь. И не заводите этот разговор.
– Иногда ваши принципы меня отталкивают, – огорченно признался Одобеску. – Какая разница, где живет девочка?! Главное, чтобы она ощущала себя счастливой.
– И все-таки разница есть, – стоял на своем Миша. – К счастью ребенок должен привыкать в собственном доме. Правда, Наташка?
Девочка вопросительно посмотрела на одного, потом на другого, а потом взяла обоих за руки и дала мужчинам отвести себя на кухню, где забралась с ногами на табуретку и тут же умудрилась с нее свалиться.
– Ну вот! – бросился Георгий Константинович к вопящей внучке. – У семи нянек дитя без глаза.
– Ничего страшного, – успокоил его зять и, не отводя взгляда от ревущей дочери, упал, как подкошенный, на пол и тоже завыл. Наташка тут же замолчала и с любопытством посмотрела на отца.
– Что с вами, Миша?! – перепугался Одобеску, не усматривая в падении зятя никакого подвоха.
– Натурально получилось? – прошептал довольный Коротич и запричитал с новой силой.
Наташа встала на ноги и подошла к отцу с серьезным выражением лица двухлетнего мыслителя:
– Больно?
– Больно, – проскулил Миша.
– Дай подую, – предложила девочка свою помощь и дунула в лицо отцу.
– Подуй еще. Уже лучше.
Наташка раздулась, как рыба-шар, и, вытянув губы трубочкой, с новой силой выдохнула в отцовское лицо, обрызгав его еще и слюнями.
– Как сильно! – закатил глаза Коротич и опрокинулся на спину. – Ты меня задула и вылечила. Теперь, если упаду, я плакать не буду. Буду звать тебя. Ты же волшебница: дунула, и все прошло. Подуй еще раз.
– Не хочу, – отказалась девочка и снова залезла на табуретку, предусмотрительно придвинув ее поближе к деду. Рядом с Георгием Константиновичем ей было спокойнее, хотя этот, что валялся внизу, – тоже ничего, только какой-то странный.
– Миша, вставайте, – поманил рукой Одобеску и хитро подмигнул зятю.
– Не могу, Ге, – вздохнул Коротич. – Она меня вылечила, но только не до конца. Придется вам дуть, раз Наташка жадничает.
