Взволнованная Аурика Георгиевна хотела было поинтересоваться, что именно, но не решилась и переформулировала вопрос:
– И что, тебе интересно?!
Наташка дрогнула ресницами и, не поворачивая головы в сторону матери, подтвердила:
– Интересно.
– А почему у меня не спросишь?
Девочка не торопилась с ответом, и по тому, как аккуратно она сняла с ноги сначала одну туфлю, потом – другой, Аурика догадалась – не может.
– Я разрешаю тебе спрашивать меня обо всем, что захочешь, – мать выдала дочери карт-бланш. – Если интересно, конечно.
– Мне интересно, – выдавила из себя девочка, а Аурика в это мгновение буквально впилась в дочь глазами, пытаясь понять: искренне та говорит или нет. – Но просто ты никогда не дослушиваешь до конца.
– Я-а-а?! – опешила женщина, но тут же справилась с нахлынувшими эмоциями и поменяла интонацию: – Я не замечала.
– И сразу кричишь, когда с первого раза тебе что-то непонятно.
– Мне просто не нравится ощущать себя дурой, – Аурика была сегодня не похожа сама на себя.
– Мне тоже не нравится. Но ведь ты меня еще и обзываешь.
– Я-а-а?
– Ты. И даже не замечаешь. Обзовешь – как будто так и надо.
Аурика действительно с ходу не могла сообразить, в чем ее упрекает девочка. Она была готова согласиться с предыдущими замечаниями, но обвинение в том, что она незаметно для себя обзывает собственную дочь, выбило ее из колеи:
– Скажи, как?! – потребовала она.
– Неповоротливым тюленем, тупицей и бестолочью.
При слове «бестолочь» Наташка потупилась, не зная, чего в этот момент ожидать от матери.
– Я н-н-не помню такого, – отказалась от своих слов Аурика и покраснела. Впервые за столько лет ей стало неловко при мысли о том, что она – взрослая женщина, мать четырех детей, кандидат исторических наук – так и не избавилась от своей детской привычки с легкостью награждать окружающих обидными прозвищами. А порой и того хуже: переходить к нелицеприятной брани в адрес тех, кто осмелился оказать ей сопротивление. Когда-то Аурика гордилась своей, как она считала, уникальной способностью «за словом в карман не лезть», а сейчас ей было страшно посмотреть в глаза собственной дочери.
– Но я-то помню! – твердо произнесла Наташка и на всякий случай отодвинулась от матери в сторону.
«Кошмар!» – зарыдала внутри себя Аурика и снова вспомнила слова Георгия Константиновича: «Своей неуравновешенностью ты их пугаешь».
– Хочешь, тоже обзови меня тюленем, тупицей и бестолочью.
– Не хочу, – неожиданно для матери отказалась девочка. – Ты же не тюлень, не тупица и не бестолочь. Ты, – Наташка секунду помолчала, – просто нервная.
– Это тебе папа сказал? – побледнела Аурика.
– Нет, – честно призналась девочка. – Но они с дедушкой все время говорят, что тебе простительно, потому что у тебя четверо детей, кандидатская диссертация и какая-то ставка на работе.
– А при чем тут «нервная»? – засомневалась Аурика Георгиевна, пытаясь выяснить автора цитаты.
– Это няня сказала, – проговорилась Наташа.
– Какая няня? Глаша?
Девочка, опустив голову, молчала.
– Полина? – продолжала допытываться Аурика у дочери.
– Не скажу, – вдруг выпалила девочка и собралась было подняться с банкетки, но тут же оказалась водворена матерью на место.
– Это почему же? Можно узнать?
– Потому что ты ее уволишь, – невольно выдала автора высказывания Наташа, и в сознании Аурики все встало на свои места.
– Раньше надо было эту деревенскую дуру увольнять, – прошипела она себе под нос. – Пока та разговаривать не научилась. Теперь поздно, – посетовала Аурика и пообещала себе обязательно устроить домработнице такую выволочку, что та сама обратно в деревню запросится. Но обещанию не суждено было сбыться, потому что Наташка была за справедливость и мгновенно вступилась за Полину.
– Она не дура, – запротестовала девочка.
– Еще какая дура! – уверила дочь Аурика Георгиевна и пожаловалась вслух: – Господи, как же я устала сегодня. Вон, посмотри! (Она вытянула ноги). Разве это нормально? Отекшие лапы! Где мои тапочки?
– Сейчас. – Наташа с готовностью вскочила с банкетки и достала из нижнего отделения полусерванта, стоящего в прихожей, сафьяновые тапочки с загнутыми носами. Их местонахождение было девочке хорошо известно еще и потому, что сестры довольно часто использовали алые тапочки в играх – они в равной степени подходили и невестам, и принцессам, и ведьмам, и феям, и даже докторам.
Аурика вставила ноги в тапочки и закручинилась:
– Ну, вот! Еле влезла.
– А ты папины надень, – посоветовала ей дочь и продемонстрировала готовность принести еще одну пару тапочек.
– Еще не хватало, – отказалась мать и со стоном поднялась с банкетки.
– Мама, – легко тронула ее за руку девочка и даже приподнялась на цыпочки, пытаясь заглянуть сумрачной Аурике в глаза: – Не увольняй няню. Она хорошая. Я тебе нечаянно сказала.
– А вдруг она обо мне разные плохие вещи говорит? – сузила глаза мать, не отводя взгляда от дочери.
– Не-е-ет, – запричитала Наташка. – Она ничего плохого не говорит. Она жалеет тебя всегда. И говорит, что «умом бы тронулась», если б столько книг, как ты, прочитала. И еще говорит, что ты раскрасавица. И умница… И молодая такая… И полная…
Когда нечто подобное в защиту Полины произнес и Михаил Кондратьевич, Аурика Одобеску заподозрила мужа в измене.
– Ты спишь с домработницей? – смело поинтересовалась она в самый неподходящий момент, когда по-прежнему влюбленный в собственную жену Миша Коротич старательно выполнял свой супружеский долг и плохо соображал, что к чему. Тем не менее будущий доктор наук не растерялся и со свойственной ему иронией уточнил:
– С чьей?
– С нашей домработницей, – пояснила Аурика, не сводя глаз с супруга.
Ответить достойно не получилось, и Михаилу Кондратьевичу пришлось невольно прерваться, потому что дело дальше не заладилось.
– Вот видишь, – нравоучительно изрекла Аурика Георгиевна. – При упоминании о ней ты даже не можешь кончить.
– А тебе не кажется, что должно бы было быть наоборот? Коли я сплю, как ты говоришь, с нашей домработницей Полиной, то любое упоминание ее имени должно приводить меня в некое, скажем так, возбуждение. Что-то явно не склеивается, дорогая Аурика.
– Не зна-а-аю, – задумчиво протянула та и села в кровати. – В любом случае, ты относишься к ней с особой симпатией.
– А как иначе я должен относиться к человеку, которому доверяю заботу о моих детях и моем доме? Я что – должен ее ненавидеть и подозревать во всех страшных грехах?
