Вот и в этот раз, отвечая на вопрос жены о том, что же все-таки случилось с их девочками, раз они все разом запросили свободы, Михаил Кондратьевич отказался от удобного месторасположения на диване, подтащил стул и уселся прямо напротив Аурики.
– Чего тебе рядом не сиделось? – резонно поинтересовалась та и откинулась на спинку дивана.
– Разговор серьезный, – вывернулся Коротич и положил свои мелкие руки на колени жены. – Вот, смотри: Наташе уже семнадцать. В этом году она окончит школу и поступит в вуз. Вспомни себя: о чем ты думала в семнадцать? О папе?
– Я не помню, – честно призналась Аурика.
– А ты вспомни, – посоветовал ей муж. – Ты считала себя взрослой, но при этом совершенно не задумывалась о том, откуда что берется. Разве ты знала, как наполняется холодильник? Ты просто открывала дверцу и брала оттуда все, что тебе хотелось. Но при этом ты требовала уважения к себе, запрещала входить в комнату без стука, отказывалась принимать слабости других людей и открыто указывала отцу на недопустимость его отношений с Глашей.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – кивнул головой Коротич. – Я прекрасно помню, какая ты была в двадцать. Не думаю, что они чем-то отличались от твоих семнадцати. Так что можешь оставить Наташу в покое! Ты и так на ней всласть натренировалась со своим правильным, с точки зрения педагогики, воспитанием. Благодари бога, что твоя дочь оказалась мудрее собственной матери и смогла выстроить с тобой отношения, невзирая на постоянные конфликты. Я вообще замечаю, что вы стали достаточно близки.
– Ничего удивительного, – расправила плечи Аурика и, вспомнив слова отца, повторила их: – Она – моя точная копия.
– Не совсем точная, но на восемьдесят пять и пять десятых процентов совпадает.
– Ну, хорошо, а Алька?
– А чем тебя Алечка не устраивает? Вспомни себя в пятнадцать! У нас вообще проблем нет: спокойная, покладистая, ответственная девочка. Никакой «поперечности», как Глаша не скажет. Не чета другим подросткам.
– Она скрытная, – пожаловалась Аурика. – Все приходится тащить клещами. Что ни спросишь, все у нее «нормально». Со всем соглашается, никогда не возмутится. Скажешь – сделает. Тоже ненормально.
– А ты не спрашивай! Не тащи клещами. Захочет, расскажет.
– Как же! Расскажет она!
– Расскажет. Если правильно задашь вопрос.
– Ты будешь учить меня правильно задавать вопросы? – насупилась Аурика, недвусмысленно намекая на педагогический опыт.
– Я не буду тебя учить задавать вопросы собственной дочери. Я только напоминаю тебе, что вопрос, адресованный студенту, – это одно. А вопрос, адресованный пятнадцатилетней девочке, – это другое. Знаешь, каким тоном ты спрашиваешь: «Как дела»?
– Каким? – буркнула Аурика.
– А таким! – Коротич вскочил со стула. Встал на середину кабинета. Принял величественную позу и мерзким голосом произнес: – Ну-у-у… Ты ела?
– Хватит передергивать! – возмутилась супруга.
– Тогда скажи сама.
– И скажу.
– И скажи.
– Аля! Ты е-э-эла?
Получилось очень похоже на то, что минутой раньше показывал Михаил Кондратьевич. Аурика сморщилась:
– Да что за ерунда!
– Это не ерунда, – разгоряченно возразил Коротич. – Когда меня спрашивают таким тоном о том, обедал ли я, у меня пропадает аппетит и начинается несварение желудка.
– Не надо преувеличивать, я говорю с детьми иначе!
– Ты просто себя не слышишь, – сник профессор и снова присел на стул.
– Это ты себя не слышишь. А ты знаешь, что у этой тихони есть мальчик?
– Знаю.
– Откуда?
– Полина сказала: она их всякий раз из окна видит, когда они из школы возвращаются.
– А мне не сказала, – расстроилась Аурика.
– И правильно сделала, потому что ты легко можешь сказать: «Не твое дело». Кому это понравится? А еще хуже, что ты можешь призвать к себе Алечку и с присущей тебе прямолинейностью спросить о том, что обычно скрывают от родителей.
– Слушай, Коротич, тебе не кажется, что меня поздно перевоспитывать?
– А я тебя и не воспитываю.
– А что же ты делаешь?
– Я защищаю наших детей.
– От кого?
– От тебя.
– От меня? – опешила Аурика. – Ты защищаешь детей от их собственной матери?! Ты что, с ума сошел? Это что такое?! Я не ослышалась?! Коротич! Ты идиот! – завопила она и попыталась вскочить с дивана, но не удержала равновесие и плюхнулась обратно. Под ней чвакнула черная обивочная кожа.
– Не кричи, – тихо попросил Михаил Кондратьевич. – Вообще-то, я тебя пытаюсь успокоить.
– Меня?! – изумилась Аурика. – Ты только что сказал, что пытаешься от меня защитить наших детей.
– Одно другому не мешает. Я просто хорошо тебя знаю. Ты расстроена, что внешне девочки демонстрируют абсолютную автономность от твоего мнения. Но ты видишь только то, что лежит сверху. Глубже тебе лень опуститься, хотя ты все время напоминаешь всем вокруг о своих педагогических талантах, забывая, что есть разница между преподаванием предмета и воспитанием собственных детей. Неужели ты не видишь, что по возрасту каждая из наших девчонок вошла в такой период, когда происходит переход количества в качество. Они словно замерли в своей скорлупе, чтобы вырасти еще на одну позицию. Они – в процессе внутренний ревизии, а ты пытаешься искусственно переломить ситуацию и вторгнуться в их пространство. А ведь нужно просто подождать, и все разрешится само собой. Мне жалко тебя, Аурика, ты не видишь ничего положительного в том, как растут твои дети. Ты почему-то только и замечаешь, как они к тебе относятся. Не что в них изменилось, а что изменилось по отношению к тебе. То есть для тебя по-прежнему отсчет начинается с собственного «я». А когда ты начинаешь сомневаться в собственном величии и в собственной значимости, ты совершаешь необдуманные поступки, которые в конечном итоге приводят тебя к разочарованию в себе самой же. И тогда ты снова думаешь только о себе. О себе! А не о них. И сейчас ты бесишься оттого, что никак не можешь определить, какое место тебе уготовили собственные дети. Так вот, если ты хочешь, чтобы это место тебя устраивало, отнесись с уважением к тому, что происходит, перестань думать о себе и постарайся сделать все, чтобы их взросление стало психологически комфортным. А если просто, тогда так: отстань от них, Аурика.
– Я ненавижу тебя, Коротич, – зашипела супруга, пытаясь удержать навернувшиеся на глаза слезы. – Ты все время пытаешься сделать из меня дуру. Когда я с тобой разговариваю, у меня создается ощущение, что я самая плохая на свете мать. Ты думаешь, мне приятно?
– Слава богу, – вздохнул Михаил Кондратьевич, – что тебя еще посещают такие мысли. Значит, все небезнадежно. Ты хорошая мать, Аурика. Я же вижу, какая ты можешь быть веселая и (Коротич на секунду задумался, подбирая верное слово) озорная, хулиганистая даже. Я же вижу, как строгая Наташа ловит каждое твое слово, хотя делает вид, что ей это абсолютно безразлично. И этим мне она напоминает тебя.
