«Откуда это в ней?!» – озадачилась вопросом Наташа и еще раз внимательно посмотрела на Аурику. Ответ был очевиден: Аурика Георгиевна Одобеску не играла в хозяйку жизни – она была ею, умело отодвигая от себя все, что заставило бы ее чувствовать себя иначе. Прекрасная Золотинка на самом деле ощущала себя красавицей, умницей и относилась к этому не как к подарку судьбы, а как к своему естественному праву. Ей не были нужны комплименты, поклонники, не были нужны факты, подтверждающие ее величие. В этом смысле воспитание Георгия Константиновича и преданность Миши Коротича дали свои результаты и почти полностью освободили статную Аурику Георгиевну от каких-либо сомнений.
Означало ли это, что для Аурики Одобеску не существовало никаких авторитетов? Вовсе нет. Они присутствовали. Но в весьма ограниченном количестве. Аурика сама назначила для себя референтов, короткий список которых не менялся на протяжении всей ее долгой жизни. Но состав лиц держался ею в строжайшем секрете: ни Георгий Константинович, ни Михаил Кондратьевич, а уж тем более, Наташа, даже не догадывались о той истинной роли, которая была им уготована в ее мире. Знай об этом старшая дочь Аурики Георгиевны, она не испытала бы зависти к той, которая ее родила. И никогда бы не вступила в долгосрочное соревнование с матерью, которое со стороны выглядело, как продолжение преподавательской династии, а на деле носило характер изматывающего состязания: «выше, дальше, лучше».
Увлекшись процессом, Наташа словно забыла, что у жизни есть и другие стороны, соприкосновение с которыми способно доставить человеку удовольствие. Об их существовании она, конечно, подозревала, но увлеклась другим: ею руководило стремление выстроить жизнь рационально, с учетом своих первостепенных потребностей. И одной из них стала потребность «догнать и перегнать» великолепную Аурику. Наташа поверила, что это возможно, в тот самый день, когда мать распекала у нее на глазах нерадивого студента Снежкина, потерявшего дар речи от одного-единственного взгляда на нее, старшую дочь доцента Одобеску. «Я ничуть не хуже!» – ликовало тогда девичье сердце и подталкивало свою обладательницу к решительным действиям: красный диплом – аспирантура – кандидат наук – доцент – заведующая кафедрой – будущий доктор – проректор. Все так и выстраивалось, но радости от свершений не было. А когда Наташа поняла, что негласное соревнование не имеет смысла, оказалось слишком поздно. Невзирая на убедительность достигнутых результатов, не случилось главного: не сложилось женской жизни, то есть того, что делало опыт ее матери гораздо более ценным, чем ее собственный.
И не то чтобы Наталья Михайловна Коротич не нравилась мужчинам. Нравилась, но каким-то «не тем». Не того роста, не того веса, и главное – не той порядочности, о которой она так много слышала из уст своего любимого Ге и обеспокоенного женской судьбой дочери Михаила Кондратьевича.
– Чего им из-под нее надо?! – метал молнии Георгий Константинович и гневно потрясал кулаками. – Московскую прописку? Квартиру?
– Ты не поверишь, – сокрушалась Аурика, единственная, пожалуй, кто еще мог хоть как-то объяснить происходящее. – Им не нужна ни московская прописка, ни квартира, им нужна ее голова.
– Чего?! – пугался старший Одобеску.
– Голова, – спокойно повторяла Аурика Георгиевна и, отодвинув от себя руку в перстнях, какое-то время их рассматривала, а потом грустно сообщала: – У нее это называется «научный патронаж». А на самом деле, ее, как дуру, используют разного рода молодые и хваткие аспиранты вкупе с не менее пронырливыми ассистентами. И ведь, что самое печальное, – Аурика вздохнула, – наша Наташка искренне верит, что за всем этим скрывается какой-то скрытый смысл, наподобие тайной влюбленности. Она же изначально хорошо думает о людях. Забыл, чью фамилию она носит? Но самое ужасное – не в этом…
– А в чем?
– В том, что сама Наташка настолько уверовала в свою просветительскую миссию, что как только из ее жизни испаряется очередной протеже, она тут же находит другого. Причем сама. Погрустит-погрустит, а потом слышу: «Такой талантливый парень. Немного несобранный, но это легко можно исправить». И – понеслось. Лыко-мочало, начинай сначала. «Можно Наталью Михайловну?» Конечно, можно. Вот она, ваша Наталья Михайловна! Вместо того, чтобы над собственной докторской работать, с вами очередную кандидатскую состряпает. Мишке говорю – тот только плечами пожимает. «По-моему, это нормально!» – передразнила она мужа. – А, по-моему, не нормально! Ненормально, когда молодая и красивая женщина вместо того, чтобы принимать ухаживания в свой адрес, ухаживает за мужчинами сама. Она даже их в театр водит! Чтобы духовно развивались. Я даже сомневаться начала: уж не попахивает ли это преподавательским грешком. Знаешь, бывает такое, когда преподавательницы студентами увлекаются. Но те – понятно, с какой целью. Женские судьбы разные, иногда на безрыбье и рак – рыба. Лишь бы что-то в штанах имелось. А потом вижу: нет! Не в этом дело.
– А в чем? – покраснев, произнес Георгий Константинович, неприятно пораженный откровенностью Аурики.
– Я не знаю, – простонала она и скрестила руки на груди, словно пыталась закрыться от отцовского вопроса. – Она ведет себя с ними, как самоотверженная мать. Сначала бескорыстно помогает, потом окружает вниманием и заботой, а через какое-то время мальчик привыкает к мысли о том, что ему без нее никуда. И правда ведь никуда. И ночами сидит, и работы их правит, что-то сама дописывает. Разве плохо? А как только дело сделано, они из дома вон. В настоящую, взрослую жизнь. Оттолкнутся от нее ножками, и в счастливое будущее. Я ей говорю: «И тебе это надо? За спасибо?» А она мне, представляешь: «Я мзду не беру! Что ж делать, коли рожей не вышла и никто замуж не зовет?!» И не позовет! Мужики таких дур за версту чуют, чтоб и «коня на скаку… и в горящую избу». Но на таких не женятся. Таких либо в любовницах держат, чтобы было кому на жену пожаловаться, либо – в товарищах. А время-то уходит!
– Ну, может быть, не все так плохо? – занимался самоуспокоением Георгий Константинович, порядком уставший от несправедливости жизни. Так он называл странное несоответствие своих дедовских ожиданий реальному положению вещей. С его точки зрения, Наташа заслуживала совершенно иной женской участи. «Не понимаю!» – то и дело восклицал он, расхаживая по комнате, и звал Глашу, как будто та могла ему что-то объяснить. «Почему?!» – тиранил он одним и тем же вопросом бедную женщину. «А кто ж знает? – философски изрекала изрядно постаревшая помощница, и голос ее звучал старчески неровно. – Может, сглазил кто? Цыганка, например, какая-нибудь».
– Ерунда! – сердился Георгий Константинович, но слова Глаши ранили его, и потом он долго над ними думал, стесняясь признаться самому себе в том, что все сильнее и сильнее хочется ему поверить в это нелогичное предположение. Не справляясь с тревогой, барон Одобеску даже покрикивал на Глашу, а потом извинялся и, как ребенок, обещал: «Больше не буду». Но мысль о сглазе, цыганках и нечистой силе продолжала неприятно волновать его. И, наведя справки у знающих людей, Георгий Константинович отправился по выученному наизусть адресу в район Лефортово – в сопровождении Глаши, по такому случаю наотрез отказавшейся ждать хозяина дома.
