– Поля, – смотрела на помощницу сухими, словно обезвоженными совсем глазами Аурика. – Все бесполезно. Аля колет Мише морфий. На что ты надеешься?
– Надеяться никогда не грех! – изо всех сил сопротивлялась очевидному Полина и ссылалась на какие-то брошюры, приобретенные ею на книжных развалах: «Как победить рак?», «Рак излечим» и т. д. – Поеду к тетке Онисье, спрошу. Хуже ведь не будет!
– Как хочешь, – устало отмахивалась от беспокойной домработницы Аурика Георгиевна и, глотнув чаю, шла к мужу в комнату.
Из деревни Полина вернулась окрыленная, словно в храме побывала.
– Вот, – протянула она хозяйке наполненную каким-то зелено-коричневым прозрачным раствором склянку.
– Что это? – безэмоционально поинтересовалась Аурика.
– Болиголов, – объявила Полина. – Верное средство. Стольких людей к жизни вернул, мне тетка Онисья рассказала. Кровь чистит. Но – яд! По каплям пить надо. От одной до сорока, а потом – вниз. И так три курса.
Аурика Георгиевна посмотрела на домработницу, как на полоумную, и покрутила пальцем у виска:
– Сама иди к нему. Уговаривай.
Уговаривать профессора не пришлось. Он легко согласился принимать чудо-средство, понимая, что скоро умрет. Но мысль о том, что Полина ради него ездила к себе в деревню, к какой-то травнице, настолько его умиляла, что он сопротивляться не стал и послушно открыл рот для первой капли.
– Тошнить может, – предупредила его Полина. – Тетка Онисья сказала.
– Ну, это Мише не страшно, – встряла в разговор Аурика. – Он у нас натренированный, – выдавила она из себя улыбку.
– Но потом пройдет, – пообещала Полина. – Пострадать надо.
Услышав это «пострадать надо», Аурика Георгиевна чуть не швырнула в голову домработнице поильник. Последние несколько дней страдания профессора были столь очевидны, что она взяла грех на душу и попросила бога о скорой смерти для мужа.
– Когда это закончится? – надтреснувшим голосом пытала она временно переехавшую к ним Алечку.
– Скоро, – обещала врач и переглядывалась с Натальей.
– Лерка к деду рвется, – обронила она сестре.
– Так пусти, – посоветовала ей Наташа.
– Напугается, боюсь. Когда Ге хоронили, она наотрез идти отказалась.
– Аль, Лерка – не малый ребенок. Ты ее от чего охраняешь? От жизни? Так она ее в любом месте достанет.
– Я знаю, – согласилась Аля. – Но мне страшно. А не пустишь – всю жизнь вспоминать будет.
– Знаешь, Аль, ты меня прости, но я, правда, не понимаю: что в голове у твоей дочери творится? Как бы это мне в шестнадцать лет Аурика что-то могла запретить?! Неужели бы я стала слушать? Тем более в такой ситуации!
– Ей еще нет шестнадцати, – попыталась оправдать свою дочь Альбина.
– Ну и что? Ты хочешь, чтобы она от всего голову в песок засовывала. Ты что, не понимаешь: ей жить скоро страшно будет. Ты ее от всего ограждаешь! Зачем?!
– Ну, что ты на нее кричишь? – вступилась за дочь Аурика Георгиевна. – Вот заведи своих и воспитывай. Тогда я на тебя посмотрю.
Наталья Михайловна открыла было рот, чтобы ответить матери, а потом вспомнила, по какому поводу сыр-бор, и удержалась.
– Алька, – через какое-то время вернулась к обсуждению Аурика, и ее интонация напоминала интонацию человека, выходящего из гипноза. Говорила она медленно, как будто вспоминала нужные слова. – Пусть Лера придет. Правда, Миша не хотел, но я думаю, он это специально… Просто не хочет, чтобы она его таким видела.
Больше ничего обсуждать не стали. Никогда в доме Коротичей не было столь миролюбивой атмосферы, как в эти дни. И только Полина вносила определенную сумятицу в души измученных ожиданием смерти профессора женщин, потому что все время твердила, что будет лучше: «Вот увидите, что будет…»
И правда, на второй неделе приема болиголова Михаил Кондратьевич неожиданно почувствовал странное облегчение. К середине третьей – отказался от обезболивающего. Алечка не верила собственным глазам и уговаривала отца все-таки сделать укол, а он, с трудом поднимая руку, показывал ей на дверь: «Не надо».
– Вот видите, – плакала от радости Полина. – Тетка Онисья сказала…
Аурика поверить в улучшение не могла, потому что внутри нее билась какая-то невидимая жилка, периодически замирающая на какое-то время. В эти моменты когда-то Прекрасная Золотинка ощущала свою связь с мужем особенно остро, безошибочно определяя, «ему больно» или «он хочет пить». И тогда Аурика нагибалась над ним и одними губами спрашивала: «Болит, Миша?» И тот в знак согласия закрывал глаза. «Хочешь пить, Миша?» И профессор Коротич облизывал обметанные губы.
В тот день, когда Михаила Кондратьевича не стало, Аурика проснулась с удивительным чувством покоя на душе. Она знала, что сегодня все закончится, хотя не понимала, откуда она это знает. С самого утра Аурика Георгиевна не выходила из комнаты мужа, пытаясь запомнить, как все выглядит: как он спит, как он дышит, как морщится…
– Аурика, – с трудом открывал глаза профессор и тут же закрывал их, как будто от яркого света. – Ты здесь?
– Здесь, – брала она его за руку. – Мишка, хватит валяться. Ну, сколько можно, Коротич?!
– Аурика, ты снова выгоняешь меня из дома? – отшучивался прозрачный Михаил Кондратьевич.
– Как же! – посмеивалась Аурика. – Выгонишь тебя!
– Я такой, – не открывая глаз, еле заметно улыбался профессор. – Настойчивый.
– Ты упертый, – нежно шептала ему жена и молила небо о том, чтобы еще хоть чуть-чуть – с ним рядом…
– Аурика, – позвал он супругу. – Мне кажется, или ты плачешь?
– Да что ты, Коротич! Ни в коем случае, – еле сдержалась Аурика Георгиевна и, подняв руку мужа, положила ее себе на лицо. Рука была сухая и невесомая. – Чувствуешь?
– Чувствую, – подтвердил Михаил Кондратьевич, и из уголка его глаза выкатилась слеза. – Аурика Георгиевна, – официально произнес он. – Золотинка… – голос его сорвался. – Я так люблю тебя… Спасибо, что вышла за меня замуж…
– Коротич, – голос Аурики задрожал. – Прости меня, ладно?
– За что-о-о? – выдохнул Михаил Кондратьевич и сжал руку жены.
Через минуту его не стало.
И Аурика добровольно уступила свое место дочерям, глухо проговорив, что больше здесь ей делать нечего. «Ни здесь… – кивнула она головой на стул возле кровати покойного, – ни там, – показала глазами на дверь. – Нигде».
* * *
Похороны Михаила Кондратьевича прошли на удивление спокойно и организованно. И никто из присутствующих не знал, как они, в сущности, оказались похожи на те, на которых побывал юный Миша Коротич много лет тому назад, когда провожал в последний путь своего строгого отца. И все тот же ангел смерти сосредоточенно пересаживался с одного женского плеча на другое и даже что-то шептал дочерям профессора, отчего те вздрагивали ресницами и с недоумением смотрели в истаявшее, как льдинка, лицо отца. А вот присесть на плечо к застывшей Аурике печальный ангел не осмеливался, потому что остерегался, что та попросит: «И меня забери». И тогда не будет сил отказать, потому что изматывающая профессия проводника в мир иной все-таки деформировала его, ангельское, сознание, и теперь он, подобно людям, верит в это невозможное «жить без тебя не могу» и даже смахивает невидимую слезу со своего невидимого ангельского лика…
