– И то: Лера долго плакала, а потом сказала, что нам нужен ребенок.
«Отлично!» – подумала Наташа, но не подала виду.
– Не вижу в этом ничего дурного, – спокойно произнесла она и задала вопрос по существу: – Когда будет готов автореферат, друг мой?
– Он готов, Наталья Михайловна, осталось только распечатать и показать вам.
– Так в чем же дело? – строго посмотрела профессор Коротич на своего зятя.
– Я говорю: Лера вчера весь вечер плакала. А она никогда не плачет. Я, во всяком случае, никогда не видел.
«Я тоже», – хотела сказать Наташа, но вместо этого произнесла:
– Она просто очень сдержанный человек.
– Я знаю, – лихорадочно зашептал Матвей и в отчаянии уселся на ручку кресла своего научного руководителя.
– Да что это такое?! – возмутилась Наталья Михайловна и резко встала, из-за чего аспирант Жбанников чуть не свалился. – С ума вы, что ли, все посходили? Ну, поплакала немного, ну и что? С кем не бывает?
Двухметровый светло-русый богатырь Матвей повесил голову и тихо произнес:
– Я все понимаю, но все равно, Наталья Михайловна, как-то странно…
– А Лера-то сама что говорит?
– Да ничего она не говорит, лежит и в потолок смотрит.
– Конфеты-то ест? – пошутила Наташа.
– Ест, – абсолютно серьезно, не чувствуя подвоха, ответил Жбанников.
– Ну, значит, все в порядке, – успокоила его Наталья Михайловна и, отпустив парня с миром распечатывать автореферат, тут же обзвонила сестер.
* * *
Любопытство всех членов семьи к тому, что сказала своей внучке Аурика, было столь сильно, что они решили навестить затворницу в ее митяевском «имении».
– Чего это они – все разом? – с подозрением отнеслась Аурика Георгиевна к приезду дочерей, о чем тут же сообщила Полине.
– А какой завтра день? – переспросила та хозяйку. – Может, Михал Кондратычу помин, а мы запамятовали.
– Сама ты запамятовала! – разворчалась Аурика. – Сейчас у нас что?
– Что? – переспросила Полина.
– Поля! Какое сейчас время года?
– Осень, – отрапортовала Полина.
– А Миша умер летом. Так же, как и папа, в августе.
– Я помню, – прошептала та и перекрестилась.
– Ну, а раз ты помнишь, то при чем тут помин?!
Полина пожала плечами и тут же забыла о своей оплошности, зато Аурика Георгиевна, как она сама неоднократно говаривала, «взяла случившееся на карандаш» и, заметив, что ее помощница довольно часто застывает с раскрытым ртом, подыскивая то или иное исчезнувшее из памяти слово, подписала большую часть вещей, находящихся в доме. Выходив Полину один раз, Аурика уверовала в свою животворящую мощь и всерьез озаботилась тем, как продлить здравомыслие своей единственной наперсницы.
– Учи стихи наизусть! – требовала она от домработницы и всовывала ей в руки томик стихов.
– А готовить кто станет? – резонно возмущалась Поля, до сих пор почему-то сохранявшая веру в то, что хозяйка ее уволит.
– Я, – обещала Аурика.
– Не буду, – отказывалась Полина и заявляла: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.
– Не сто, а сто сорок, – исправляла домработницу Аурика Георгиевна и требовала полного подчинения: – Не будешь учить, в больницу отправлю.
Больницы Полина Ивановна Вашуркина боялась, как огня, поэтому выбирала стихотворение поменьше и несколько раз его перечитывала:
– «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит – летят за днями дни, и каждый день уносит частичку бытия», – монотонно бубнила она, к вящей радости хозяйки.
«Хватит мне этих жизненных прелестей, – так Аурика называла трагические страницы своей биографии. – Папа сначала, потом – Миша. И эта, дура глупая, туда же собирается».
– Учи давай, – прикрикивала она на Полину, раздражаясь всякий раз, как только та допускала ошибку и путала слова: – На свете счастья не-э-э-эт! – исправляла Аурика домработницу. – А ты говоришь: «На свете воли нет». Воля есть, Поля! Воли сколько угодно: ешь – не хочу. Счастья нет на свете! Понимаешь? «На свете счастья нет, но есть покой и воля!»
– Я так и говорю, – сердилась Полина и с нетерпением ждала дня, когда «девчушки» нагрянут.
– Девчу-у-ушки?! – театрально хохотала Аурика Георгиевна. – Это не девчушки, а четыре Геркулесовых столба. Две Сциллы и две Харибды, того и гляди – собственную няньку раздавят.
– Мама! Поля! – приветствовали отшельниц четыре Михайловны и терпеливо ждали, когда Полина подаст им тапочки.
– Чего стоим, кого ждем? – сразу же набросилась на дочерей Аурика и повторила за своей Полей: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.
– Сто сорок, – автоматически поправила хозяйку копошившаяся в полусерванте, где хранилась обувь, Полина, со стороны напоминавшая хлопотливого суриката: все роется и роется.
– Сами возьмите, – шумела Аурика на дочерей, не сводя глаз с домработницы. – Поля, в каком году отменили крепостное право?
– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – ответила за няньку Ирина.
– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – повторила за ней Полина и протянула бывшей воспитаннице кожаные тапочки со смятыми задниками. – На…
– Мы сами, – наконец-то изрекли четыре Геркулесовых столба, с трудом помещавшиеся в небольшой прихожей.
– Худеть вам надо, – сделала дочерям замечание Аурика Георгиевна.
– А тебе? – с иронией спросила Наташа.
– А мне нельзя, – всерьез ответила Аурика. – В нашем роду все женщины полные.
– А в нашем? – откуда-то снизу поинтересовалась Валечка.
– А в вашем – должны рождаться особи и поменьше.
– Должны, да не обязаны, – парировала матери Валя и, откопав для себя пару тапочек, кряхтя поднялась. – Меня лично все устраивает. Ярослава – тоже.
– Рубенса-то твоего, конечно… Еще бы не устраивало! Хочешь – рисуй, хочешь – спи. Что так натура, что – этак.
– Ма-а-ма, – бросилась на защиту сестры Алечка. – Ну, что ты говоришь?!
– А что я такого сказала? – искренне удивилась Аурика Георгиевна и приподняла ухоженные брови. – Я ее художника с Рубенсом сравнила. Польстила, можно сказать.
– Ты не ему польстила, – вмешалась Наташа. – Ты Валю обидела.
– Чем это я твою Валю обидела? – ехидно протянула Аурика.
– Он ню не рисует, – откуда-то из-за Наташиной спины выглянула расстроенная Валечка. – Он иконы пишет.
– Ну, тогда ему к нашим блаженным, – рубанула с плеча Аурика Георгиевна. – Алька занята, значит – к Ирке.
