– Это ты едешь со всеми удобствами, а не я, – огрызалась Валечка и проклинала тот день, когда решилась купить машину по совету старшей сестры, давно освоившей данный вид транспорта: «С нашими габаритами общественный транспорт – не самое подходящее место, – мотивировала свой выбор Наташа. – Да и потом – это дает такую мобильность!» – «Ну, не знаю», – пожимала плечами Валя, вспоминая свою прошлую поездку в Федоскино: четыре часа в пробке!
Похоже, в этот раз вернуться домой быстро тоже не удастся – в районе Апрелевки они попали в очередной затор, который вызвал у Валечки приступ ярости.
– Ч-ч-черт! – ударила она кулаком по рулю и попала на клаксон – машина заревела, как заблудившаяся корова. – Пробка!
– Постоим, – чуть слышно произнесла Альбина Михайловна и закрыла глаза. Валя внимательно посмотрела на нее и вспомнила о своем вопросе, ответ на который так и не услышала.
– Аль, – повторила она, сменив интонацию, – что с тобой?
– А что со мной?
– Ты сегодня сама не своя: на мать орешь, на вопросы не отвечаешь. Что случилось-то?
– Ты всерьез меня спрашиваешь, что случилось? Или так, для поддержания разговора интересуешься? – Аля действительно была не похожа на саму себя.
– Конечно, всерьез, – заверила в искренности своих намерений Валечка.
– Ну, если всерьез, то тогда я тебе скажу. Во-первых, мне неприятно, что судьбой моей дочери занимается, кто угодно, только не я, ее мама. Во-вторых, как врач я понимаю всю опасность установок, которые ей внушила Аурика: «Не родишь – муж бросит; не родишь – бабка умрет». Я видела большое количество людей, уходящих на тот свет только из-за недостижимости неверно сформулированной цели. Например, выздороветь любой ценой.
Поверь, если существует болезнь, выздороветь полностью практически невозможно, если только Бог не вмешается и не одарит человека новыми органами. Но это уже из сферы чудесного. А в реальности – человек озабочен своей идефикс. И чем сильнее он ею озабочен, тем выше вероятность, что он никогда не добьется того, что хочет. И, в-третьих, я подавлена тем, что моя дочь абсолютно не знает, что ей нужно на самом деле. Она безвольна, ленива и равнодушна почти ко всему. А то, что она после визита к бабке прорыдала целый вечер, означает, что та смогла задеть в ней что-то такое, чего не смогли рассмотреть ни я, ни Спицын. И теперь мне страшно: чем обернется наказ Аурики для моей дочери? Потому что я вижу: что-то произошло. И я не уверена, что это на пользу моему ребенку.
Валечка внимательно выслушала сестру, а потом строго произнесла:
– А мы-то здесь при чем? Ты ж, вроде, у нас верующая, чего ж злишься?!
– А по-твоему верующие – не люди? Не злятся? Не завидуют?
– Да вот я-то как раз в этом не сомневаюсь. Поэтому мне легко. А вот ты – словно в смиренной рубахе все время.
– Не в смиренной, а в смирительной, – поправила сестру Алечка.
– В смирительной психи ходят, а ты – в смиренной. Тебя, вон, плющит всю, а ты вся из себя доброжелательная, тихая, слова резкого не скажешь, вся правильная такая: все по-божьему, как в Писании. «Не злословь, не завидуй, не желай жены ближнего своего, не суди, ударили – вторую щеку подставь…» Тебе не надоело, божий ты мой человек?! Может, хватит по Писанию жить?! Живи, как все нормальные люди. Хватит над собой измываться. Потерпи до пенсии, а там – каяться начинай. Алька! Ну, правда, тебе не Леркой надо заниматься, а собой. Ты вот вроде все о духовном, о духовном, а на самом деле…
– Что – на самом деле? – глухо переспросила Алечка, и Вале показалось, что та стала белее мела. – Ну, договаривай…
– Я, конечно, как ты, в церковь не хожу, молитв не знаю, по монастырям не езжу, посты не держу. С точки зрения твоего православия – грешница на все сто процентов. Но, знаешь, чтобы дух от скверны очищать, ее, эту скверну, сначала признать нужно. А ты на себя смиренную рубаху натянула и думаешь: «Так лучше». Это знаешь, Аль, как называется?
– Как? – Алечка сидела ни жива ни мертва.
– Аль, это ханжество называется.
– То есть я ханжа?
– Почему только ты? – интонация, с которой Валя говорила, неожиданно поменялась, став житейской и, в сущности, жизнеутверждающей: – И я ханжа, и Наташка, и Ирка. Все ханжи, Алька, потому что – люди. В общем, знаешь, что я тебе скажу, если ты такая правильная и честная, то, в первую очередь, скажи Наташке спасибо, ну, а потом – всем остальным.
– Наташе-то я спасибо скажу, а ей за что говорить?
– Маман-то?
Аля промолчала.
– Ну, ей можешь не говорить, – разрешила Валечка. – Она и правда порой такое скажет, что хоть стой, хоть падай. Хотя и в точку. И Ирку прости. Ты же знаешь, она у нас чокнутая немного, – Валя хихикнула. – Вы, кстати, с ней похожи. И вообще, Алька: брось ты так расстраиваться. Все в порядке с твоей Леркой будет! Вот увидишь. Это я тебе говорю, – самонадеянно заявила Валентина Михайловна и нажала на педаль газа: в пробке наметилось кое-какое движение.
К Москве сестры подъезжали в полном молчании. Валя завезла Алю к дочери на «Юго-Западную», благо было по пути, и отправилась к себе, искренне сожалея о поездке. Зачем? Бессмысленная, бестолковая трата времени. Собрались, как дуры, полетели. Делать, что ли, нечего! В результате – все переругались, надулись и разбежались.
Но Альку было действительно жалко. Климакс у нее, может, начинается? Все-таки сорок пять. Реагирует на все как-то неадекватно. А может, устала просто. Она ж не отдыхает совсем. «Может, путевку ей купить в санаторий? – воодушевилась Валечка. – Пусть со своим Спицыным поедут. Отдохнут вместе. Никуда же не ездили сроду. Все время в этой Москве торчат, как привязанные. Надо девчонкам сказать. Сбросимся и купим», – дала она зарок и через какое-то время при поддержке сестер осуществила задуманное. Правда, ровно наполовину. Потому что щепетильная Алечка, в глубине души мечтающая о том, чтобы отдать сестрам деньги, затраченные на покупку квартиры для Леры, вернула путевку в турагентство, добавила к полученной сумме недостающую часть и, извинившись перед родственницами, выложила на стол конверт.
– Дура! – возмутилась оскорбленная поведением сестры Валечка и поклялась больше никогда не лезть «со своим уставом в Алькин монастырь».
– Оставьте ее в покое, – посоветовала сестрам Ирина, чувствуя свою вину за произошедшее осенью. – Ей сейчас не до того.
– Ей всегда не до того, – вздохнула Наталья Михайловна, изначально предполагавшая, чем закончится история с путевкой.
Но вздыхала она не по этому поводу. Сейчас Наташу заботили другие вопросы. Профессору и доктору физико-математических наук Наталье Михайловне Коротич предстояло сделать довольно сложный выбор, от которого зависела не только ее личная судьба, но и судьба семьи. Семья, разумеется, об этом не знала: Наташа не торопилась включать сестер и мать в обсуждение создавшейся ситуации, потому что не была уверена в собственных силах.
