Фанис снова волновался, ожидая меня в своём городе. Это было заметно, да и жена его потом сказала. Он забрал меня из гостиницы, повёз к себе домой, точнее, на квартиру. Фанис занимается строительством, подробнее он не говорил. Живёт он скромно и хорошо. В семейные его истории я не вдавался. У него молодая жена, детей пока нет, и живёт он планами, как человек около тридцати или едва за тридцать. По дороге он показал мне строящийся дом, в котором у него скоро будет хорошая квартира с видом на реку и с видами на жизнь. Принял меня Фанис, что называется, шикарно. Я давным-давно не был за семейным домашним столом, накрытым и исполненным в незабвенном советском стиле. У нас дома таких застолий не бывает, мы про них забыли, да и у моих родственников и знакомых теперь так не принято. У Фаниса же на столе было всё в лучшем виде, и всё продумано, к тому же это был татарский стол, а за таким столом я сидел впервые в жизни. Я поел всего. Всё было отменно, и многое имело незабываемый с детства вкус. Неподражаемый вкус! Выпили мы с Фанисом бутылочку местной татарской водки, и она была хороша. В финале ужина был подан белеш (я не ошибся, именно белеш, не беляш). Это закрытый пирог круглой формы, тонкого теста, начинка которого – мелко резанная картошка и говядина. Бывает белеш с гусем, его я отведал на следующий день в ресторане. И тот и другой были чертовски вкусны. Особо вкусно тесто, которое является дном пирога, оно тонкое и пропитано соком. Его кладут, видимо, сначала гостям и уважаемым людям, небольшими кусками, так как на всех дна, как известно, не хватает. С такой начинкой бывают и маленькие пироги треугольной формы, так и называются – треугольники. Только по-татарски я слово «треугольник» не смог ни выговорить, ни запомнить. Потом был чай из правильных чашек и чайника, вкуснейший чак-чак, баурсаки (это татарский десерт, его описывать не буду, иначе захочу, а где ж я это возьму?).
Тёща Фаниса, в белом платке и в традиционной татарской одежде, за чаепитием выразительно высоким голосом, по просьбе Фаниса, читала стихи советских поэтов. Меня в этом доме задарили. Для меня был приготовлен очень высокий чак-чак, вяленый гусь был хорошо упакован и уложен в красивую холщовую сумку, были ещё гостинцы… Но больше всего меня поразил мой сослуживец тем, что для всех членов моей семьи он приготовил валенки. Валенки разноцветные, разной высоты и очень хорошего мягкого войлока. Я был тронут, абсолютно растаял и давил в себе наворачивающуюся слезу. Находясь в небольшой, очень аккуратной и какой-то стерильно чистой квартире Фаниса, с этим богато накрытым столом, с маленькой тёщей и улыбчивой женой, я чувствовал себя не в квартире, а в доме… В традиционном татарском доме, и совсем не в девятиэтажке, и совсем не в новом, индустриальном, неуютном городе… Наоборот. Я был в тепле, добре и сердечности, у человека, который меня ждал и очень хотел доставить мне радость.
Фанис не был бы Фанисом, если бы не потряс меня окончательно тем, что достал откуда-то совершенно затёртый маленький блокнот, точнее, записную книжку с адресами и телефонами, открыл её и показал мне исписанную страницу. Я сначала даже не понял, что он мне показывает, но пригляделся – и не поверил глазам. Я увидел свой юношеский почерк и прочитал адрес дома, из которого когда-то ушёл на службу и в который со службы вернулся. Адрес девятиэтажки, какими застроен город Набережные Челны… Эту запись в блокноте у Фаниса я сделал почти двадцать шесть лет назад, за какой-то час до того, как покинул службу и расстался с Фанисом больше чем на двадцать лет. У меня даже голова закружилась от того, что я увидел, и от того, что держал эту записную книжку в руках. Аккуратный малый мой сослуживец и товарищ Фанис!..
На следующий день я дал спектакль «Как я съел собаку» в Доме культуры КамАЗа. Фанис не дал мне его пригласить на спектакль, потому что купил билеты заранее – на всё своё семейство и на родственников. В его присутствии играть спектакль было и радостно, и очень непросто. Я прямо чувствовал, как он где-то там, в зале, реагирует, и в какие моменты… Обязательно приеду к нему в следующий раз подготовленным. Ну а уж если он решится приехать ко мне с берегов Камы, ему точно мало не покажется.
Десять лет назад, в это время, я узнал, что умерла моя бабушка. Та самая, любимая. Баба Соня. Это она всю жизнь проработала учителем биологии и даже родилась 1 сентября… Умерла она 16 апреля. А узнал я об этом ещё 15-го: я был тогда в Лос-Анджелесе, и у меня 16-е ещё не наступило. Я был предельно далеко, всего пять дней. До того и с тех пор я в Америке ни разу не был. Я предпринял какие-то действия, но тогда рейс в Лос-Анджелес был не ежедневным, на ближайшие два дня билетов из Нью-Йорка, до которого тоже нужно было лететь, в Москву не было. То есть я никак не успевал на похороны. Бабушка так любила меня, что, кажется, специально выбрала время, чтобы я никогда не увидел её мёртвой. И мой деда Боря, её муж, с которым она прожила с 1944 года, тоже умер, когда я был далеко и был абсолютно счастлив. Тогда я уехал на первый свой успешный театральный фестиваль к Чёрному морю, в Лазаревское. Там у меня случился первый заметный профессиональный успех с театром «Ложа», и обо мне впервые написали критики. Телефонной связи со мной у родителей не было, я сам пару раз ходил на почту и, счастливый, звонил отцу, радостно говорил о своём успехе, а он не сказал мне, что горячо любимый дед умер. И его я тоже не видел в гробу. Только он остался в сибирской земле, а бабушка лежит в восточно-прусской. Она не хотела ехать в Калининград…
Ну вот: странная получилась запись…
4 мая
Вернулся три дня назад домой и очень хотел рассказать о прошедших гастролях. Хотел рассказать о том, как проехал тысячу километров из Астрахани до Ростова по степям, которых прежде не видел. Хотел поведать о первых впечатлениях от Астрахани… Есть что написать о Южно-Уральском снежном водовороте и кошмаре, в который нам с «Мгзавреби» довелось угодить – в самый эпицентр… Много осталось дорожных и событийных впечатлений.
Но вернулся домой и понимаю, что не могу об этом писать. Переживания и мысли заняты другим. И было бы странно сейчас говорить о жутком погодном коллапсе, в который я угодил в Челябинске, так как никакие самые экстремальные природные аномалии и катаклизмы не могут сравниться с тем, что происходит сейчас в Одессе и в Луганской, Донецкой областях. И что вообще творится во всей Украине.
Последние дни и недели, а особенно последние несколько дней меня просто душит чувство чудовищной несправедливости. Я хорошо помню свои юношеские ощущения и чувства времён холодной войны. Помню, как весь мир трактовал войну в Афганистане, потом события Чернобыльской катастрофы, да и любые события в СССР. Я тогда чувствовал несправедливость и обиду, хоть был и против той войны, и дышащий на ладан СССР не возбуждал во мне патриотизма. Но всё же я понимал, что та страна, в которой я родился, которую люблю и другой не знаю, для всего остального мира видится и понимается как империя зла, а мы, все её граждане, – как мрачные, ничего не видящие, тупые и злые существа. Мне было обидно. Я остро чувствовал несправедливость. Хоть и мир был тогда другой, и я был юн.
Теперь, сегодня, мне не хватает воздуха от чувства несправедливости. Я чувствую эту несправедливость гораздо сильнее, чем когда-либо. Я только и делаю, что стараюсь подавить в себе гнев, потому что чувство несправедливости быстрее всего именно гнев порождает и пестует.
