Я только об одном думал: скорее бы все закончилось, но как только выходил, что называется на финишную прямую, девица или неловко поворачивалась, или громко ойкала, или впивалась ногтями в спину — все отступало, замирало, возбуждение пропадало и приходилось начинать сначала.
А с Леной все произошло иначе. Но, впрочем, я не об этом. С ней было легко и как-то очень просто. Не в том смысле просто, что обходилось без сложностей — нет, их хватало, а в том смысле, что она понимала меня, и я тоже чувствовал ее желания и настроение — порой без всяких слов.
Как только она ввела меня в квартиру, так сразу же громко оповестила:
— Александр Васильевич и Лариса Николаевна, ау! Я не одна — с кавалером. Можем даже чаю попить вместе, если хотите…
— Не хотим, но можем, — отозвался из-за плотно закрытой двери густой красивый баритон. — Лариса, оторвись от своих конспектов!
Дверь комнаты скрипнула, полуотворилась, и в тускло освещенный коридорчик вышел худощавый мужчина в роговых очках с толстыми линзами.
— Привет, — он протянул мне узкую длинную ладонь. — Давно вы, молодой человек, знакомы с Еленой Васильевной? Почему она вас скрывала от нас? А чай вы какой любите — индийский или цейлонский? О, нет! Не разувайтесь! У нас не принято. Ах, да! Вы, наверное, останетесь тут? Тогда — разувайтесь!
— Саша, ты бы хоть спросил, как молодого человека зовут, — подсказала женщина, вышедшая из комнаты следом за ним, и, застенчиво улыбнувшись и поправив растрепанные прядки рыжеватых волос, представилась:
— Лариса, супруга Александра Васильевича…
— Да зачем церемонии разводить? — воскликнул Александр Васильевич. — Ленка ему и так уже рассказала, как нас зовут. Правда? — он подмигнул мне. — А как вас, молодой человек зовут, я, кажется, уже догадался: Павел, так ведь?
Я кивнул. А Лена, насмешливо взглянув на брата, вздохнула:
— Догадливый ты мой, — она хмыкнула. — Рассказывать тебе я могу про одного, а приходить — с другим. Такое тебе в голову не приходило, дорогой?
Александр Васильевич рассмеялся и неловко пожал плечами:
— Лучше помолчу о том, что мне порой приходит в голову, — и, взглянув на Ларису, спросил: — Ты уже закончила свой перевод? Или решила сегодня плюнуть на него?
— Плюнуть! — Лариса вздохнула и поморщилась. — Не знаю, что и делать: текст вроде бы простой и ясный, а начинаешь переводить — без пояснений не обойтись, иначе все становится непонятным.
— Вот всегда так, — Александр Васильевич блеснул стеклами очков. — Начнешь задумываться над простым и ясным — получится сплошная непонятность.
— Философ! — воскликнула Лена. — А ну, прекратить подобные разговорчики! Про умное потом поговорите, без нас. Ты бы еще про Петра и Февронию завел сейчас разговор…
— А что? — оживился Александр Васильевич. — Молодой человек наверняка не знает о них ничего. Не знаете ведь, Павел?
— Нет, — я смущенно кивнул. — Не приходилось слышать…
— Ага! — Александр Васильевич торжествующе поднял указательный палец вверх. — О каких-нибудь Тристане и Изольде нынешняя молодежь еще худо-бедно наслышана, а об исконных героях славянской культуры — ни бэ, ни мэ, ни кукареку!
— Господи, — Лена преувеличенно нарочито вздохнула. — Русофил ты наш доморощенный!
— Феврония — образец преданности и верности, — не обращая внимания на сестру, продолжал Александр Васильевич. — Если бы древнерусскую повесть о Петре и Февронии включили в обязательную школьную программу, то, глядишь, среди нынешних девиц поменьше бы встречалось распутниц…
— Саша, — остановила его Лариса, — ну что ты такое говоришь? Литература — не учебник жизни. Можно досконально знать извращения, описанные маркизом де Садом, оставаясь глубоко нравственным человеком…
— Знаю! — Александр Васильевич досадливо поморщился. — Ты, матушка, уводишь меня совсем в другую степь. Давай не будем углубляться в психологию восприятия текста. Я всего лишь хотел сказать, что положительные образы, созданные великой древнерусской литературой, воспитывают в читателе самые лучшие качества.
— Ну, начал лекцию читать! — воскликнула Лена. — Саша, уймись! Студентов целыми днями мучаешь семинарами-коллоквиумами, возвращаешься домой — за нас принимаешься. Что ты носишься со своей Февронией? Забыл, какой хитрюгой она оказалась? Чтобы привязать к себе Петра, она поступила нечестно.
— Кощунствуешь! — Александр Васильевич от возмущения даже привстал. — Она образец чистоты и целомудрия.
— Ага, — насмешливо кивнула Лена, — эталоном добродетели она стала потом. Вспомни: Петр приехал к ней, прослышав, что она исцеляет самые сложные болезни. У него же все тело покрылось какими-то язвами. Петр сказал, что если девица вылечит его, то он на ней женится. А женихом он считался завидным — князь, богат и знаменит, какая же девка от такого откажется?
— Ну…, — Александр Васильевич хотел одернуть сестру, но та, не обращая внимания на его возмущенное мычание, продолжала: — Феврония, не спорю, исцелила его, но оставила небольшой участок кожи недолеченным. Чтоб, стало быть, князек-то не забывался: не захочет сам к Февронии вернуться — снова весь струпьями покроется и воленс-неволенс приползет к девице за помощью…
— «Для Бога все вещи чисты, хороши и правильны, — говорил Гераклит, — но люди относят некоторые из них к правильным, другие — к неправильным», и в том ключ к пониманию образа Февронии, — покачал головой Александр Васильевич. — Он выходит далеко за рамки шкалы стандартных человеческих ценностей. Мифология никогда не имеет в качестве своего главного героя просто добродетельного человека…
— Ты что, декламируешь отрывок из своей гениальной диссертации? — усмехнулась Лена. — Мифология — эмансипированная мадама: захотела героя — и поимела его. Ах, какой стиль! Какой полет мысли!
— В ответ на твои издевки только и могу сказать: моя сестра — дура, — отчеканил Александр Васильевич и устало закрыл глаза.
— А мой брат — зануда! — парировала сестрица.
Очевидно, подобные споры-разговоры у них случались регулярно, поскольку оба огрызались довольно вяло, да и Лариса отнеслась к их перепалке без особого интереса, равнодушно листая какой-то толстый журнал. На кухне засвистел закипевший чайник, и Лена убежала заваривать чай.
Александр Васильевич и Лариса молчали. Я чувствовал себя неуверенно и, чтобы скрыть смущение, взял с журнального столика тоненькую брошюрку и раскрыл ее наугад:
«Героям повести удалось подняться над своими собственными и локальными историческими ограничениями. Они умирают, но, будучи людьми вечности, возрождаются в христианском символе жизни после смерти, в идее небесной любви. Они умерли в один день, но их положили в разные гробы. Преодолевая физическую смерть, их тела чудесным образом воссоединяются в одном гробу. Люди это видят и думают, что кто-то таким образом кощунствует над Петром и Февронией. Их рассоединяют, кладут в разные гробы, но наутро снова находят вместе…».
