Выскочив в коридор, я застыла в оцепенении. По щекам текли слезы, глаза заволокло туманом. Лившееся сквозь стекло зимнее солнце слепило, нестерпимо резало глаза, отвыкшие от яркого света за долгое время в темной комнате. Свободна! Вот о чем надо думать, но мешало новое унижение, которое я переживала. Силы меня оставили, я опустилась в коридоре на корточки. Освобождение пришло совсем не так драматично, как я много раз видела во сне. Смятение охватывало меня постепенно, как бы по частям.
Прошло еще какое-то время, прежде чем на лестнице послышались торопливые шаги, и в коридоре появились мужчина лет сорока, одетый, как и Кэндзи, в серую спецовку, и уже знакомая мне женщина. Увидев меня, они начали о чем-то шептаться. А внизу, как ни в чем не бывало, все так же громыхал станок, на котором работал Кэндзи.
2
Я очутилась в плену у Кэндзи 13 ноября и просидела под замком год, месяц и два дня. Обнаружила меня жена хозяина цеха. Пошла убираться в комнате Ятабэ-сан и заметила, что у Кэндзи крутится электросчетчик. Подумав, что у жильца что-то не в порядке с электричеством, открыла его комнату своим ключом. Жена хозяина была скуповата и, видимо, очень переживала из-за того, что в последнее время у Кэндзи много нагорает. В конце концов, можно сказать, своим спасением я обязана существованию Ятабэ-сан. Плюс я, сама того не ведая, вызвала себе помощь, включая днем электричество в комнате.
Жена привела с собой мужчину в спецовке – того самого хозяина, которого все время ругал Кэндзи. Они мрачно разглядывали меня, наконец недоумевающий муж вкрадчиво поинтересовался:
– Сколько ты здесь?
– Уже год.
Я так решила для себя, потому что просидела у Кэндзи всю зиму, весну, лето и осень.
– Ого! Выходит… – И жена растерянно схватила мужа за рукав. – Это же та самая девочка, что в М. пропала.
– Э-э?! – испуганно воскликнул супруг и махнул рукой куда-то в сторону. – Твой отец там работает, на пищевой фабрике? Да?
Я точно не знала, где находится фабрика. Вроде там. Я кивнула, а пораженный хозяин обхватил лысеющую голову руками. Я увидела заусеницы, грязь под ногтями. Все, как у Кэндзи. Только на поросшем густыми черными волосами запястье сверкала толстая металлическая цепочка.
– Они даже с драгой искали, а она, оказывается, вон где!
Я понятия не имела, что такое «драга», но, представив, как рабочие с папиной фабрики меня искали, расчувствовалась. Мне вдруг страшно захотелось домой, к родителям, я еле сдерживала слезы. Наконец-то я снова окажусь дома! Как долго я утешалась этой мыслью!
– Значит, Кэндзи тебя сюда притащил, и ты все это время здесь просидела? – подхватила за мужем жена.
В ее голосе было больше испуга за то, что в их доме творилось такое непотребство, чем сочувствия ко мне. Эти ее слова – «И ты все это время здесь просидела?» – прозвучали так, словно я торчала у них по собственной воле. Мне казалось, что со мной произошла чудовищная несправедливость, и я тихо ответила:
– Да.
– Сейчас мы вызовем полицию. Никуда не уходи со второго этажа.
Они быстро затопотали вниз по лестнице, будто наперегонки. Через пару минут грохот в цеху стих. Хозяин, видимо, добрался до Кэндзи. Сейчас придет полиция, и я смогу вернуться домой. Вздохнув с облегчением, я вдруг вспомнила о дневнике и подбежала к столу, где лежала наша с Кэндзи тетрадь. Разом вырвала из нее исписанные листы, сложила в несколько раз, запихала в карман юбки. Мне была противна сама мысль о том, что мы с Кэндзи по-доброму относились друг к другу.
Я написала в тетрадке: «Мне десять лет. Хочется как-то выразить, как я старалась выжить, собрав вместе все силы и волю, все, что могу». Но кто, кроме имеющих отношение к этому делу, сумеет понять борьбу, что шла между мной и Кэндзи? Взрослые считают, что десятилетняя девчонка может быть лишь игрушкой в руках мужчины. Ну кто поверит, когда я скажу, что вечером мне удавалось ставить Кэндзи на место? Несмотря на несознательный возраст, я понимала, какого труда будет стоить убедить в этом людей, и страдала от бессилия. Именно по этой причине я никому не говорила о дневнике – ни в полиции, где рассказывала о происшедшем со мной, ни в психиатрической клинике, где потом проходила реабилитацию. Кэндзи в своих показаниях тоже, кажется, не упоминал о дневнике. Нет о нем ни слова и в судебных протоколах. Наш с Кэндзи дневник исчез. Мы успели сделать в нем всего по паре записей. Нет, не исчез. По правде сказать, он у меня, я его храню и никому не показываю.
«До прихода полиции нужно во что бы то ни стало заткнуть дырку в шкафу», – билась в голове навязчивая мысль. Я снова вышла босиком в коридор и вернулась в комнату Ятабэ-сан. Хотелось поскорее скрыть только что пережитое новое унижение. Ятабэ-сан, кого я боготворила, кому поклонялась, кого умоляла прийти на помощь, человек, на которого я молилась каждый день, оказался сообщником Кэндзи. Я никак не могла опомниться от такого жестокого удара.
Дырку он проковырял как раз над кроватью Кэндзи, стоявшей у стенки. Я заглянула в нее. Открывшееся моему взгляду пространство походило на маленькую сцену, освещенную мертвенно-бледным светом флуоресцентной лампы. Отсюда Ятабэ-сан каждое утро, каждый вечер наслаждался картинами нашей с Кэндзи жизни. В обед он к себе не поднимался.
И вдруг меня словно осенило – так бывает, если неожиданно находишь решение задачи, казавшейся непосильной. Я с ужасом подумала: а ведь Кэндзи наверняка знал, что Ятабэ-сан подглядывает за нами, видит, как Кэндзи днем онанирует и как вечером мы с ним становимся чуть ли не друзьями. Забыв о дырке в стене, я опрометью бросилась из комнаты Ятабэ-сан.
Я решила дожидаться полицию в коридоре, несмотря на холод. Смотреть на грязную кровать Кэндзи, дышать спертым воздухом его комнаты было выше моих сил. Кэндзи-дневной, Кэндзи-вечерний, вода из захватанного чайника, нестиранные простыни, ночной горшок, красный рюкзак в шкафу. Дырка, в которую подглядывал Ятабэ-сан. Дверь в его комнату вдруг с грохотом захлопнулась – по коридору гулял сквозняк. Я заткнула уши. Все вокруг вызывало отвращение, казалось, меня всю выпачкали в грязи. Я затопала ногами, громко крича:
– Грязь! Грязь! Грязь!
Я наступила левой ногой на что-то острое. В палец впился кусочек скрученной металлической стружки, пошла кровь, но я совсем не чувствовала физической боли. Вся боль ушла в сердце, которое прямо-таки обливалось кровью.
Вдали завыла полицейская сирена. Вой нарастал, приближался и вдруг резко оборвался у здания цеха. С первого этажа донеслись мужские голоса – крики, брань, шум потасовки, потом что-то упало. А-а! Поймали Кэндзи. Слава богу! Я посмотрела вниз в лестничный пролет и увидела запачканный маслом бетонный пол и какую-то штуку, вроде крюка, прикрепленную к свисавшей с потолка толстой цепи.
Только я схватилась за перила, собираясь спуститься на первый этаж, как внизу, на лестничной площадке, появился молодой полицейский. До сих пор не могу забыть удивления и жалости, мелькнувших в его взгляде. Что он увидел во мне, в моем лице? Ошарашенно посмотрев на меня, полицейский стал подниматься по лестнице.
