В больнице я выдержала, потому что в палате не было татами и раздвижных перегородок. Как и затянутых черной бумагой окон и обшарпанной двери, забитой листами фанеры. И еще в больнице не было мужчин – кроме врачей, разумеется. А у нас дома и татами, и раздвижные перегородки, и шкафы. И мой красный ранец. И отец – такой же мужчина, как Кэндзи. Выйдешь из квартиры в коридор – кругом мужики. Я боялась всего, что могло напомнить о комнате Кэндзи и ее хозяине.
В середине января меня выписали. День выдался ясный, после обеда мы вышли из больницы через задний ход, чтобы не попадаться на глаза журналистам. Нас провожало много людей – директор больницы, врачи, медсестры, начальник полицейского участка. Подали большую черную машину.
– Директор фабрики позаботился, – довольно сообщил отец. Ветер дул с севера, и фирменный флажок на крыле автомобиля развевался с такой силой, что, казалось, вот-вот оторвется.
– Кэйко, ну как ты?
Мать взяла меня за руку. Она приходила ко мне в больницу каждый день, но чувство отчужденности, возникшее у меня, когда мы встретились спустя столько месяцев, не исчезало. Что-то в ней изменилось, но я никак не могла уловить, что именно. Все вроде возвращалось к прежнему – ввалившиеся мамины щеки постепенно наливались, временами я слышала привычный резкий смех. Однако я не могла не заметить, что в ее взгляде появился холодок, будто перед ней не дочь, а чужой человек. Отец превратился в заурядного типа, вечно всего боявшегося, но когда он начинал обзывать Кэндзи «извращенцем», в голосе его звучали безумные нотки.
Сейчас я вспоминаю не о том, как изменились мать и отец, а о драматических переменах во мне самой, которые принесла жизнь под замком. Родители не могли разобраться, что со мной, найти ко мне подхода. А может, они тоже изменились за время моего отсутствия. Но происшедшей во мне перемены я не замечала долго.
– Кэйко! О чем ты думаешь?
Я не ответила.
– А директор в больницу приезжал? – помявшись, снова подала голос мать.
– Нет, – криво усмехнулся отец и тут же негромко добавил, чтобы не слышал водитель: – Шеф сейчас в Токио. Но он очень обрадовался, узнав, что Кэйко освободили. Прислал телеграмму, машину дал. Спасибо большое. На фабрике тоже все рады. Три раза кричали «ура».
Голос у отца был низкий и тихий. Я вспомнила монотонное жужжание электробритвы Кэндзи. Заметив, что я молчу, отец оборвал свой жизнерадостный монолог. Стыдно, что ли, стало?
Мать, чтобы заполнить неловкую паузу, сказала – прямо как медсестра из больницы:
– Домой едешь. Рада, конечно?
– Угу! Рада, – как попугай повторила я.
– Мы в твоей комнате разобрались, перестановку сделали, – с нарочитой бодростью объявил отец.
– Да? А как? – удивилась я. Какие могут быть перестановки в двухкомнатной квартире? Мать обхватила влажной рукой мои сухие пальцы.
– Пианино продали. Стало немного просторней.
– Зачем же? Ты так им дорожила.
– Ничего-ничего, – зазвучал резкий голос матери. – С того дня, как ты пропала, я бросила уроки. Мне это больше не нужно. Теперь ты для меня самое главное, я всегда буду с тобой. Я боялась, что больше тебя не увижу, а ты живая, ты вернулась. Все для тебя сделаю, что ни захочешь. Я так рада, так рада! А тут еще услышала, что эту девушку нашли, мертвую… Как хорошо, что ты жива-здорова! У меня просто сердце из груди вырывается! До этого я в Бога не верила, а теперь каждое утро начинаю с молитвы, благодарю Всевышнего.
Мать расплакалась от волнения, отец тоже закрыл глаза руками.
– Какое счастье, какое счастье!
Саванобори, сидевшая рядом с водителем, похоже, слышала наш разговор и повернула ко мне гладко причесанную голову. Встретившись со мной взглядом, улыбнулась и снова стала смотреть вперед, но я успела заметить, что в ее глазах слезы сочувствия. В компании прослезившихся спутников я наблюдала через окно, как машина подъезжает к нашему микрорайону. Ради меня мать продала пианино. Эта новость не вызвала у меня ничего, кроме горечи. Оставили бы меня в покое! Между тем, окружавшие меня люди менялись прямо на глазах. Пытаясь разобраться в такой серьезной личности, как я.
Впереди показалась аллея сакуры, высаженная на дамбе, что тянулась вдоль реки Т. Ранней весной деревья были усыпаны маленькими твердыми цветочками. Ветви словно облиты розово-алой глазурью. За деревьями мутная бурая река, а на том берегу город К. Я вернулась домой, хотя удовольствия от этого не чувствовала. Меня специально привезли днем, после обеда, когда в нашем районе не так людно – взрослые на работе, дети в школе. В это время балконы домов превращаются в сушилки – хозяйки проветривают матрасы и одеяла, сушат выстиранное белье.
Однако в тот день этот обыденный пейзаж украшало множество черноволосых голов, торчавших почти на каждом балконе. Услышав о моем возвращении, хозяйки разом высыпали поглазеть на меня. Но если бы только это! Перед нашим корпусом В собралась целая куча народа. Ничего себе встреча! От этого зрелища стало тоскливо-тоскливо.
– С возвращением, Кэйко!
Только я вышла из машины, как меня, громко хлопая в ладоши, окружили вожди: разные председатели – муниципального совета, районного собрания, совета учителей и родителей, – директор школы и местные ветераны. Конечно, тогда я не различала, кто из них кто, и только растерянно смотрела на всю эту компанию. Среди взрослых дядей и тетей затесалась одна девочка в красном свитере с букетом в руках. Эми Инада, которую я считала лучшей подругой в классе.
Эми, дочь техника-металлурга, жила в корпусе Е. Очень активная была девчонка – и староста класса, и в школьном комитете. И все – сама, никто ее не заставлял. Она часто приглашала меня поиграть или пойти вместе домой из школы. К однокласснице – одиночке и отличнице – она, похоже, испытывала сочувствие, смешанное с любопытством. Если у детей могут быть материнские чувства, то Эми была ими наделена в полной мере.
– С возвращением, Китамура-сан! Поправляйся скорее и приходи в школу. Будем опять вместе играть и учиться.
Эми быстро отбарабанила свое приветствие с напряженным личиком и передала мне тяжелую охапку цветов. Вульгарно яркие – розы, сладкий горошек, хризантемы, – смешивали ароматы в одуряющий коктейль. Взяв букет, я слабо пожала холодную ладонь, которую протянула мне Эми. Она запнулась, но тут же в ожидании похвалы взрослых изобразила волнение на лице. Раздались жидкие хлопки. Взрослые тоже растерялись – видно, поняли, что делают что-то не то. Тем более что мать, удивленная таким приемом, решила положить конец всей этой суете:
– Спасибо за встречу, но теперь оставьте нас в покое. Нам хочется побыть одним.
Председатель районного собрания попытался мягко оправдаться перед матерью – та уже начала выходить из себя:
– Мы хорошо понимаем ваше состояние, но разве мы все не помогали в поисках вашей дочери? Теперь она нашлась, мы успокоились и просто хотели посмотреть на Кэйко.
