Прошло не меньше часа, прежде чем его позвали. Рядом с первым врачом стоял еще один. Он-то всем и распоряжался, он и объяснил ему, сколько там, в кисти руки, косточек, и как они расположены, и какие из них две сломаны, и что нет необходимости оперировать и даже накладывать гипс или шину, достаточно тугой повязки, и что вообще все будет хорошо. Перевязав ему руку, врач велел снова показаться через три дня. А сейчас ему в приемном покое вызовут такси.
Старик-таксист, доставивший его в больницу, отвез его и домой. По дороге они поговорили о детях. Доехали, он вылез из такси, и оказалось, что уже светает и галдят птицы, как в то утро, когда он пек блинчики. Когда же это было? Три недели назад?
17
Он поднялся в свой кабинет и сел за пишущую машинку. На ней он печатал письма, статьи и книги, пока по должности ему не предоставили секретаршу, которой он диктовал. Надо было освоить компьютер, выйдя на пенсию. Но он предпочел иногда приглашать старую секретаршу или вовсе не писал.
Печатать на машинке он отвык, а уж одной левой рукой и вовсе получалось хуже некуда. По буковке, по буковке, левым указательным.
«Я не могу без тебя. Не из-за стирки — сам стираю и сушу белье, потом ровно все складываю. И не из-за готовки — сам покупаю продукты и готовлю. Убираю в доме и поливаю сад.
Я не могу без тебя, потому что без тебя все теряет смысл. Во всем, чем я в жизни занимался, я находил смысл лишь потому, что со мной была ты. Если бы тебя не было, я ничего бы не добился. С тех пор как тебя со мной нет, я начал опускаться и дошел уже до предела. Но мне повезло: я оступился на лестнице и тогда наконец опомнился.
Я жалею, что не все рассказал тебе о своем состоянии. И что в одиночку составил план, как положу конец своей жизни. И что в одиночку хотел решить, в какой момент буду уже не в силах выносить такую жизнь.
Ты, конечно, помнишь шкатулку, которая досталась мне от покойного отца. В шкатулку я положу тот пузырек, закрою шкатулку на ключ и поставлю в холодильник, где вино. Ключ от шкатулки кладу в этот конверт вместе с письмом, потому что без тебя я ни на что не могу решиться. Если станет совсем невмоготу, мы с тобой вместе так и решим: да, больше невозможно. Я люблю тебя».
Он положил пузырек в шкатулку, запер ее на ключ, шкатулку поставил в холодильник, ключ и письмо сунул в конверт, на конверте написал адрес городской квартиры. Дождавшись почтальона, отдал ему конверт.
Как только почтальон уехал, начались сомнения. Его жизнь и смерть — в руках жены? Что, если она не получит письма или не откроет конверт, просто не захочет? Хорошо бы перечитать, что он там написал, но он же в одном экземпляре напечатал, не под копирку. Остался, правда, почти целиком первый вариант, в котором он насажал опечаток. В корзину для бумаг бросил, надо пойти порыться в ней.
Подойдя к письменному столу, он вдруг заметил, что в выдвинутом ящике лежит ключ. Он взял его в руки. Забыл, начисто забыл, что у шкатулки-то два ключа! Он засмеялся и сунул ключ в карман.
Потом он прилег на диван в кабинете и уснул, он же совсем не спал ночью. Часа через два проснулся от боли в руке, пошел на озеро и сел на свою скамью. Если жена не уехала куда-нибудь, она получит письмо завтра. А если уехала, придется ждать несколько дней.
Он встал, вытащил из кармана ключ и бросил его в озеро, неловко размахнувшись левой рукой, как можно дальше. Ключ сверкнул на солнце и напоследок опять сверкнул, уходя в воду. От этой точки разбежались мелкие круги. И вновь стало озеро гладким.
Перевод Галины Снежинской
Бах на острове Рюген
1
К концу фильма глаза у него наполнились слезами. А ведь в этой картине не было хеппи-энда — героям не светило счастливое будущее, ну разве что появилась какая-то неопределенная надежда. Он и она, «созданные друг для друга», упустили свой шанс, хотя, может быть, когда-нибудь они еще встретятся. Бизнес главной героини накрылся, но она не отчаялась, начала все с нуля.
Накрылся из-за ее сестрицы, это она прибрала денежки к рукам. А начать все с нуля этой женщине удалось потому, что помог отец, ворчливый старикан, худо-бедно присматривавший за ее сынишкой, — дедок с головой, набитой вздорными идеями, — так вот, старик продал свой дом, чего никто от него не ожидал, и, получив деньги, преподнес дочери грузовичок, без которого ей пришлось бы туго. В финале отец и дочь стоят на улице, глядя на грузовичок, дочь притулилась к плечу отца, он приобнял ее одной рукой. А бизнес-то какой? Уборка и мытье улиц, помещений и прочих мест, где были совершены преступления. В последних кадрах фильма отец с дочерью снова вместе принялись за уборку, напялив синие комбинезоны и белые респираторы: работали и понимали друг друга не то что с полуслова — вообще без слов.
Все чаще с ним это случается: как дойдет до хеппи-энда, сразу глаза на мокром месте. Дышать тяжело, подступают слезы, а захочешь что-нибудь сказать, так прежде изволь проглотить комок в горле. Но по-настоящему он не плакал. А жаль, он бы поплакал, и не только в кино, когда у них там хеппи-энд, — он бы поплакал, когда одолевает тоска от мыслей о том, что брак его распался, или вспомнив, что умер лучший друг, да и вообще, почему не поплакать, если не осталось в его жизни ни надежды, ни мечты? В детстве он плакал, уткнувшись в подушку, и, наплакавшись, засыпал. А теперь вот разучился плакать.
Последний раз он по-настоящему плакал давно, много лет назад. Они с отцом в очередной раз сцепились из-за политики; в те времена такие стычки между стариками-родителями и детьми случались на каждом шагу: отцам было невмоготу смотреть, как рушилось все, ради чего они прожили жизнь, а дети бунтовали, так как старики не давали им никакой возможности по-своему — и лучше — устроить жизнь. Умом он отца понимал и даже с уважением относился к его переживаниям, ведь тому приходилось расставаться с привычным и любимым миром, он и хотел-то всего-навсего, чтобы отец, со своей стороны, понимал и уважал его желание — строить новый мир. Отец же вечно его распекал: и неразумный-де он, и опыта не набрался, и самонадеянный, и в грош не ставит любой авторитет, и об ответственности не имеет ни малейшего понятия — вот так отчитывая, бранил; в конце концов к глазам подступали слезы. Но разреветься — нет, этого торжества он отцу не доставил ни единого раза. Глотал слезы, из-за комка в горле не мог слова сказать, но все равно пер против отца.
Интересно, а его отец продал бы свой дом, чтобы подарить сыну грузовичок, если бы тот позарез был ему нужен? А напялил бы отец синий комбинезон, да еще и на нос — белый респиратор, помогал бы сыну убирать грязь за преступниками? Кто его знает… Ах, да ведь разные это вещи — его отношения с отцом и какие-то грузовички, комбинезоны и респираторы. Не в том дело, другое важно: помог бы отец, если бы, ввязавшись в какую-нибудь политическую историю, его сын потерял работу? Поддержал бы, узнав, что ему пришлось все начать с нуля, сменить профессию или уехать из страны? Или решил бы, что поделом сынку и не заслуживает он поддержки и помощи?
