Грэм собирался задать следующий вопрос, но заметил, что Эвелин вдруг насторожилась. Все тело ее напряглось. Она отложила вилку. Ничего особенного как будто не случилось, просто подошла Кирстен, служанка. В руках у нее был кувшин с элем, и она сначала направилась к Тигу, чтобы долить в его кубок. Потом подошла к Грэму, но встала между ним и Эвелин.
— Хочешь еще эля? — спросил Грэм, ясно давая понять, что его жену должны обслужить раньше его.
Кирстен неловко обернулась и пролила весь кувшин на Эвелин. Эль залил ей грудь, руки, намочил платье и стекал с подбородка в тарелку с едой.
Грэм был так поражен, что сначала не мог вымолвить ни слова. Вот криворукая!
Глаза Эвелин сверкнули обидой, но она взяла себя в руки и поднялась из-за стола.
— Простите меня, лэрд, — пролепетала Кирстен. — Я случайно.
— Тебе следует извиняться перед хозяйкой, — отрезал Грэм.
Кирстен не повернулась к Эвелин, а начала быстро вытирать жидкость, которая лужей растеклась по столу перед Грэмом, но скорее отгоняла ее в сторону Эвелин.
Эвелин все еще стояла рядом. От унижения ее лицо было напряженным и непроницаемым.
— Иди принеси что-нибудь и помоги хозяйке вытереться! — рассердился Грэм. — Ты не мне сейчас должна помогать, а ей. — Он встал и потянулся к руке Эвелин, но она, даже не взглянув в его сторону, прошла мимо и размеренным шагом направилась к выходу.
Рори вскочила с места и, как рассерженный котенок, выкрикнула:
— Сука!
— Рори! — Боуэн был явно шокирован. — Нельзя говорить таких слов, даже в адрес служанки.
— Она сделала это нарочно! — крикнула Рори. — Она весь день цеплялась к Эвелин. Точно вам говорю. Не упустила ни одной возможности обозвать Эвелин сукой. Я просто плачу ей той же монетой.
— Это правда? — зловеще произнес Грэм, поворачиваясь к Кирстен.
— Нет! Все вышло случайно, клянусь вам!
— А остальное? Ты действительно назвала свою госпожу сукой? Или еще как-нибудь ее оскорбила?
Лицо Кирстен сделалось злобным, глаза вызывающе сверкнули.
— Она не моя госпожа. Я не обзывала свою госпожу.
— Убирайся отсюда! — проревел Грэм. — И не показывайся мне на глаза. Ты больше не будешь прислуживать в главном зале.
Кирстен побледнела, хотела что-то ответить, но Грэм одним взглядом заставил ее умолкнуть.
— Вон отсюда! — приказал он.
Кирстен повернулась и выскочила из зала.
Рори все никак не могла успокоиться. С пылающим лицом и сжатыми кулаками она обратилась к брату:
— Ты слишком слабо ее наказал, Грэм.
— Хватит об этом, Рори. Не стоит продолжать. Наши люди должны привыкнуть к присутствию Эвелин.
— И ты будешь допускать такое неуважение до тех пор, пока они не привыкнут? — недоверчиво спросила Рори.
Глаза Грэма сузились.
— Ты меня спрашиваешь? Кирстен не останется безнаказанной. Но я не собираюсь переворачивать вверх дном весь замок и озлоблять клан, когда люди еще не успокоились. Ты принимаешь желание сгладить обиду за слабость, за знак того, что я позволю оскорблять Эвелин. Я думал, ты знаешь меня лучше.
Он повернулся и пошел к выходу. Рори спросила вслед:
— Ты куда?
Грэм остановился только у самой двери.
— Пойду к жене. Надо о ней позаботиться.
Эти слова почему-то обрадовали Рори. Она вернулась на свое место за столом.
Глава 17
Грэм успел подняться до середины лестницы, когда вдруг почувствовал, что не знает, как себя вести. Он даже немного постоял у своей двери, потому что не решался войти и заговорить с Эвелин.
Если Рори права и Кирстен намеренно облила Эвелин, тогда служанку придется отослать из замка, пусть работает в поле.
Грэм оказался в трудном положении. С одной стороны, он не хотел, чтобы люди его клана решили, будто он защищает Армстронгов и выступает против своих, с другой — не намеревался оставлять жену без поддержки, кем бы она ни была по происхождению, и позволять кому-либо дурно с ней обращаться.
Когда он наконец распахнул дверь и вошел в комнату, то обнаружил, что Эвелин стоит нагая спиной к нему.
На мгновение Грэм окаменел. Эвелин уже расплела косу, сейчас ее волосы сбегали золотистыми волнами по спине до округлых ягодиц.
Фигура у нее была безупречная — соблазнительный изгиб бедер, тонкая талия…
Грэма охватило знакомое чувство вины — он стоит и с вожделением пялится на женщину, которая скорее всего понятия не имеет о таких вещах.
Грэм отвернулся, решив не нарушать ее уединения и дать возможность завершить туалет. Конечно, ему хотелось, чтобы она обернулась и он бы увидел ее всю.
Он слышала, как плеснула вода из лохани, и едва не взвыл при мысли, что она заканчивает мытье всего в нескольких футах у него за спиной. Стоило только обернуться — и наверняка его ждет волшебное зрелище: он увидит, как его жена принимает ванну. Увидит, как полотенце ложится на ее обнаженную спину…
Сейчас ему следовало бы лежать на кровати и наслаждаться чудесной картиной, а не стоять как истукан, не смея повернуться, чтобы ее не испугать. Его возбуждение недопустимо, но телу не было дела до возражений разума. Тело решило, что его жена привлекательна, и Грэм ничего не мог с этим поделать.
Вдруг он услышал нечто вроде стона и понял, что Эвелин наконец его увидела. Стараясь глядеть в сторону, он медленно обернулся и, случайно скользнув по ней взглядом, заметил, что Эвелин подхватила простыню с кровати и стоит, прижимая ее к обнаженному телу. Глаза ее были широко раскрыты.
Но в этих глазах совсем не было страха. Грэм почувствовал громадное облегчение. Меньше всего ему нужны сейчас женские истерики.
— Я хотел посмотреть, как ты себя чувствуешь, — сказал Грэм. Продолжая прятаться за простыней, Эвелин кивнула. — Пожалуй, я вернусь, когда ты оденешься.
Эвелин помолчала, потом неторопливо кивнула. Грэма удивила эта пауза. Хотелось бы знать, о чем именно она думала, когда задумчиво и серьезно смотрела на него своими синими глазами.
— Отлично, — пробормотал Грэм и поспешно вышел из спальни.
Стоя у дверей собственной комнаты, Грэм чувствовала себя круглым дураком — он за дверью, а жена его наряжается в комнате. Он — ее муж. Она принадлежит ему. Вся, целиком, и нет ничего в ней, что должно быть от него скрыто. Но никакие слова, никакие доводы не могли его убедить, что он не будет подонком, если станет думать о ней таким образом. И желание, огнем растекавшееся по жилам, тут ни при чем.
Так он и стоял под дверью и надеялся, что никто не будет спускаться по лестнице и не застанет его в столь нелепом положении.
