Мне показалось, что открылась входная дверь.
Похоже, я начинаю сходить с ума.
Измочаленная эмоциональной бурей, пережитой за последние сутки, я снова откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза.
Мне нужно было принять душ и переодеться, но я боялась проходить мимо комнаты матери. Я опасалась, что прежняя пассивная я вот-вот отпустит вожжи — и мало никому не покажется.
Чуть позже самое худшее все-таки случилось.
Со скрипом отворилась мамина дверь, и я выпрямилась на диване, каменея. Она выплыла в коридор. Вся растрепанная, стискивая на груди розовый махровый халат, мать пошаркала на кухню — с пустой бутылкой и кружкой в руках.
Кровь зашумела у меня в ушах, когда мое тело, без всякой команды от разума, поднялось с дивана. Я как будто сидела и смотрела наружу из собственной головы, но больше не контролировала то, что делаю. С сердцем, колотящимся о ребра, я последовала за матерью в кухню.
Она повернулась на звук моих шагов и оперлась на стойку, поставив кружку. С вялой неубедительной улыбкой сказала:
— Привет, дорогая.
Глядя на нее, я могла думать только о том чудовищном унижении, которое испытывала в руках своего отца от его быстрых кулаков и злобных слов. Из-за этого человека во мне не осталось ни капли самоуважения.
Как она посмела сотворить то же самое с Коулом, как посмела попытаться уничтожить все, что я сделала, чтобы он никогда не испытал подобных чувств? Это такая невероятная боль, когда твои родители считают тебя абсолютно никчемной, настолько недостойной любви, что могут взять и побить — тебя, кого сама природа им велит оберегать. Я желала, чтобы Коулу никогда не пришлось испытать эту боль…
…а эта сволочь вот так запросто взяла и наплевала на все.
Со звериным воплем кровожадной ярости я бросилась на мать и всем телом придавила к стойке. Ее голова ударилась о посудный шкаф, и я ощутила глубочайшее удовлетворение от ее болезненной гримасы.
«Как тебе это нравится? Как тебе это НРАВИТСЯ?»
Свободной рукой я схватила ее за горло — не крепко, но угрожающе. Мать таращилась на меня круглыми перепуганными глазами.
Я склонилась над ней, вся дрожа от злости и боли предательства.
Да, предательства.
Она предала нас, променяла на джин.
Она предала меня, причинив боль тому, кого я любила больше всего на свете.
Мне пришлось перевести дух. Было трудно дышать, грудь моя вздымалась и опадала. Потом я сдавила ее горло крепче.
— Если ты когда-нибудь… — Я помотала головой, с трудом и не до конца веря в случившееся. — Если ты еще хоть раз дотронешься до Коула хоть пальцем… я тебя убью. — Мои пальцы сжались сильнее. — Я, сука, тебя убью!
Заморгав, она быстро закивала, захлебываясь ужасом. Я пристально смотрела ей в глаза, почему-то не торопясь убирать руку с горла — пальцы отказывались разжиматься.
Кто-то коснулся моей руки:
— Джо.
Медленно, но уверенно мир возвращался ко мне, и я содрогнулась, ослабив хватку, и повернулась влево.
Рядом стоял смертельно-бледный Коул и смотрел на меня так, словно никогда раньше не видел.
О господи боже!
Я глянула через его плечо — и обнаружила мрачного Кэма, замершего в проеме кухонной двери.
О господи!
Когда я повернулась обратно, мама съежилась, пытаясь забиться под стойку.
«Что же я творю?»
Стыд захлестнул меня… И я сбежала.
Я пролетела мимо Коула, протиснулась мимо Кэма, игнорируя их крики, выскочила из квартиры и понеслась босиком вниз по лестнице. Я не знала, куда бегу, знала только, что мне нужно скрыться, избавиться, оказаться подальше от того существа, которым я только что была в кухне.
Что-то сжало мою руку, принуждая остановиться.
Лицо Кэма замаячило в тумане передо мной, и я отпрянула от него, пытаясь убежать, но его руки словно были повсюду. Я вырывалась из них, рыча и ругаясь, и чем больше боролась, тем мягче и спокойнее становился его голос.
— Кэм, отпусти меня, — взмолилась я в бессильном изнеможении. — Пожалуйста.
Я не успела остановить подкатившие слезы и теперь рыдала, и мои горькие, мучительные, громкие всхлипы тут же заглушила ямочка на его шее, когда он обхватил меня большими теплыми руками.
Я привалилась к Кэму, перестав вырываться, заливая слезами его футболку и руки, крепко прижимавшие меня к нему.
— Выплачься, выпусти все из себя, — тихонько шептал он мне в ухо. — Выпусти.
Глава 11
В какой-то момент мои судорожные рыдания иссякли и дышать стало легче — тепло тела Кэма и его крепкие объятия облегчили боль.
До меня дошло, что я только что устроила истерику перед единственным человеком в мире, перед которым ни в коем случае не желала этого делать.
И он проявил доброту и понимание.
Я резко отодвинулась, выпустив Кэма, но его руки по-прежнему легонько сжимали мои плечи. Пока не в силах встретиться с ним взглядом, я посмотрела влево, и мое внимание привлекло какое-то движение. Вдох застрял у меня в горле, когда я подняла голову и увидела Коула, стоящего на лестнице. Глубокие складки пересекали его лоб, а глаза были полны сочувствия.
Руки Кэма массировали мои плечи, успокаивая, и я больше не могла избегать его взгляда. Наши глаза встретились, и меня захлестнуло валом противоречивых чувств.
Унижение.
Стыд.
Злость.
Благодарность.
Тревога.
Страх.
— Извини, — пробормотала я, снова переведя взгляд на Коула. — Я лучше заведу Коула домой.
— Нет.
В изумлении я снова подняла глаза на Кэма, а он помотал головой мне в ответ. Его лицо было встревоженным и усталым, но решительным.
— Пойдем ко мне. Я напою тебя кофе.
— Мне нужно поговорить с Коулом.
Мой маленький брат стал свидетелем того, как я набросилась на нашу мать. Я с ужасом представляла, что он, наверное, теперь обо мне думает, и мне нужно было как-то объясниться.
— Ты можешь поговорить с Коулом попозже. Сначала тебе надо выделить минутку для себя.
Я представила Коула одного в квартире с матерью, и у меня в животе все перевернулось.
— Он не пойдет туда без меня.
— Вот. — Кэм наконец выпустил меня и вытащил из заднего кармана джинсов бумажник. Я настороженно смотрела, как он вытаскивает двадцатифунтовую банкноту и вручает ее Коулу. — Как думаешь, ты можешь позвонить каким-нибудь приятелям и сходить с ними в кино в торговый центр «Омни»?
