Людмила в долгу не осталась, наговорила матери кучу комплиментов — мол, если ты такая мудрая, то где мой папа? Уж не от мудрости ли сбег? Потом произошел обмен пощечинами и сеанс синхронно-залпового битья посуды, потом Люда почувствовала острую нехватку воздуха в груди, жар в голове и слабость в ногах — словом, пора было снова ехать на прием.
Как назло, в маршрутке было свободно только там, где сиденья повернуты друг к другу. Пришлось всю дорогу созерцать молодого человека с кольцом на безымянном пальце. А экстерьер у него ничего, но — такие долго на свободе не остаются, всегда найдется кому к рукам прибрать… А глаза такие блядские-блядские… И курточка короткая, даже ширинки не прикрывает…
Ровно за две остановки до родного диспансера ширинка мужика не выдержала гипнотизирующего взгляда Людмилы. Молния на ней разошлась, и оттуда вылетел, порхая крылышками, член. Все было словно в кошмарном сне: пассажиры дремали или разглядывали (было бы что!) городские пейзажи за окном, хозяин адекватного ответа всем прокладкам с крылышками, казалось, не обращал на своего летучего питомца никакого внимания (ага, как же, уж слишком физиономия невозмутимая!), и только она сгорала от стыда и замирала от ужаса. Член завис в воздухе напротив Людмилы, принюхался, воодушевился, увеличился в размере, а потом заложил крутой вираж и пошел в атаку.
Как маршрутка не попала в аварию — трудно сказать. Наверное, водитель был все же мастером своего дела. Когда у тебя в салоне беснуется и скачет чуть ли не по головам пассажиров дама, взывая к чьей-то совести и требуя от кого-то немедленно отловить свой летающий член обратно (мужская половина пассажиров при этом сникла и покраснела, женская же, напротив, оживилась и стала озираться по сторонам), довольно сложно следить за ситуацией на дороге. Но он справился, сумел прижать «Газель» к обочине, и из нее тут же выскочила Людмила, ловким ударом сумочки отправила что-то невидимое обратно в салон и тут же проворно захлопнула за собой дверь. До диспансера она дошла пешком, но уже без приключений.
Доктор выслушал сбивчивый рассказ, залился краской до кончиков ушей, но каким-то чудом остался невозмутим, вежлив и серьезен. Признав, что летающие члены — это проблема, он предложил Людмиле полечиться в отделении неврозов. Там, конечно, тоже есть пациенты-мужчины, но они всё свое держат при себе и подобных вольностей не допускают. Ну, разве только если попросить.
Зам главного врача спросила, не хочу ли я поработать еще и судебно-психиатрическим экспертом. Не хочу. Большая ответственность и много писанины.
Доктор-хранитель
Говорят, что каждому человеку нужно иметь мечту. У мечты, которую поимел человек, главная задача — либо не сбываться вовсе, либо делать это деликатно, не вдруг и ни в коем случае не доводить сбычу мечт до конца. Вот вы о чем в детстве мечтали? Хотите, все сбудется прямо сейчас? Все-все? То-то.
Трудно сказать, мечтал ли Дмитрий (пусть его будут звать так) о том, чтобы в его жизни произошло что-нибудь грандиозное, чтобы ему пришлось стать ключевой фигурой в борьбе за планету, за жизнь всего человечества. Трудно сказать. Возможно, мечтал. Может, даже представлял себе сам процесс — пара титанических усилий (штангистов на взятии веса видели? Вот где-то так, два раза), а потом перманентный восторг спасенных, лавры на челе и восторженные почитательницы на груди, счет в банке и домик у моря. И все бы ничего, помечтал долгим зимним вечером за книжкой и забыл, но не тут-то было.
Видимо, там, где пишут хроники Акаши,
[51]
либо кто-то обладал черным юмором, либо был в подпитии, поскольку где-то лет в семнадцать-восемнадцать битва сил добра и зла (вселенского, естественно, масштаба) таки началась. А избушкой лесника, то есть центральной, переходящей из рук в руки фигурой, оказался Дима. Было страшно. Он месяцами отлеживался в своей комнате, чувствуя движение и слыша звуки и голоса участников битвы, топот конницы и слонницы, содрогаясь от столкновения мощнейших сил, которым городишко его родной разнести — даже не вспотеют, подумаешь, миллион жителей!
А хуже битвы — когда начинают звать на свою сторону, и ладно, если бы по очереди — это в спокойные дни, а то ведь с двух сторон сразу, да громоподобными голосами, да еще и друг друга кроя на чем свет стоит (силы добра, кстати, матерятся преотменно, не стесняясь в выражениях). Тут Дима не выдерживал, затыкал уши и начинал громко орать. Стук соседей по батареям был для него сладкой музыкой — он во вселенной не один, люди еще остались — пусть злющие, пусть готовы голову откусить и ноги повыдергивать — но ЭТО ЛЮДИ! А то эти демоны с архангелами, дорвавшиеся до склада иерихонских труб, уже достали.
Конечно, с подобными опекунами ни о какой учебе и работе речи и быть не могло: из дома-то не каждую неделю выйдешь, не говоря уже о большем. Да и до таких ли мелочей ключевой фигуре человечества! До девушек тоже дело так и не дошло — наблюдатели не позволили: вдруг человечество загнется, тебе ж потом популяцию обратно восстанавливать, предположительно без ансамбля (Еву найдем сами, не дергайся!), силы беречь надо. В конце концов не выдержали даже родители — жалость жалостью, но ведь так невозможно жить, надо что-то делать! Да и Дима уже не особо сопротивлялся госпитализации: что угодно, только бы стихли боевые действия вокруг его персоны.
Противоборствующие силы были упорны, и даже стационарное лечение поначалу их не особо впечатлило — битва продолжалась и там, недели три или даже больше. Помощь пришла с неожиданной стороны. Внезапно на поле брани появился отряд пенсионерок из НКВД. Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала «нет!». Чем уж они уконтрапупили обе группировки — Дима не знает, но враг бежал с позором. В голове наступила долгожданная звенящая тишина, к обоюдной радости пациента и лечащего врача. Правда, голоса старушек периодически давали о себе знать, но на такие мелочи Дима просто не обратил внимание. Как выяснилось позже, напрасно.
Бабульки-энкавэдэшницы конспирацию знали туго, не высовывались вплоть до самой выписки из стационара. И еще пару дней после. Зато потом взялись за Диму так, что тот уже с теплом вспоминал демонов и архангелов с их духовыми инструментами и тяжелой кавалерией. Им, видите ли, не понравилась полиция. Распустили страну, службу забыли, разжирели на государственных харчах! Первой подала голос самая нетерпеливая: «Убей мента, Дима! Спаси Россию!» Подтянулись и остальные: «Нет, одного мало! Дима, вали десять ментов — получишь бонус в виде светлого будущего и полное гособеспечение в придачу!» Дима спорил. Дима умолял. Дима плакал. Дима торговался. «До чего пошла меркантильная молодежь! Ладно, мелочь сопливая, уболтал — три мента. Три. Чего расселся, геморрой решил побаловать? Вперед, на охоту!»
К счастью для полиции, родители внимательно следили за ходом торгов и спецбригаду вызвали еще где-то на пятом менте. Дима, правда, особо не обольщался: почему-то он был уверен, что избушка долго пустовать не будет, даже когда удастся вытурить кровожадных старушек. Только кто будет на сей раз? И вот тут-то роль лесника взяла на себя отечественная психиатрия. Точнее, совсем молоденькая доктор-ординатор (эротическая греза всего мужского отделения, вплоть до последнего кататоника), которой доверили ведение больного. Еще точнее, ее голос.
