В другом случае, по словам пациентки, у нее в животе завелась лягушка. Как завелась? Да в кувшин с молоком залезла, а больная наша его и оприходовала. Залпом. Жарко было, пить хотела. И теперь никакой личной жизни: то земноводное в животе квакнет, то выглянет срам сказать откуда! Лягушкой запаслись на кафедре нормальной физиологии (реолапку все помнят?); решили, что выманивать будем на живца. Вы пытались когда-нибудь привязать муху к длинной нитке? Попробуйте, муха узнает много новых слов! Лягушку «выманили», посадили в баночку, предъявили хозяйке.
— Это не она!
— А КТО это тогда?
Пауза.
— Это ее дочь! У той глазки были умные, и квакала она громче, увереннее, что ли…
С тех пор — только адекватная медикаментозная терапия!
Сэнсэй
Павла Яковлевича Бондарчука я называю Сэнсэем в прикладной психиатрии-до, особенно касаемо раздела военно-психиатрической экспертизы. Будучи на интернатуре, мы под его ненавязчивым руководством несколько месяцев посвятили этой дисциплине. Сразу подкупило и расположило к себе отношение Сэнсэя к дисциплине и высиживанию рабочего времени: оно было сугубо пофигистическим. Он считал, что дисциплиной, порядком, хронометражем и всяким прочим калом занимается тот, кто в принципе не способен на что-то большее. Приходи хоть на час позже, уходи хоть на два раньше, главное — делай работу. И делай ее хорошо, «с задором, Максим Иванович, с любовью, с тихой грустью, а главное — вдумчиво. Не то пропустите дебила, а он возьмет и до звания майора нашей родной Советской Армии дослужится, а Павлу Яковлевичу потом списывай красавца, красней от имени всей отечественной психиатрии».
Случай с майором, кстати, действительно имел место быть, хоть и не при нас. Работать вдумчиво Сэнсэй учил, втолковывал, объяснял, иногда используя для этого совершенно непривычные методы. Например, в кабинет заходил призывник, здоровался, представлялся… и покидал кабинет. Хитро щурясь, Павел Яковлевич вопрошал:
— Какая статья?
Мы должны были установить предварительный диагноз, исходя из того, как призывник зашел, как глядел, как поздоровался, какие эмоции продемонстрировал, как отреагировал на то, что его прервали и выставили из кабинета и прочая, и прочая. Как-то в момент таких разборов дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул вихрастый парнишка в фуфайке, замызганной рубашке и с золотым в красный горошек галстуком поверх этого великолепия.
— Боец, закрой дверь с той стороны, быстро! — приказал Сэнсэй и, повернувшись к нам, спросил:
— Ну, а это? Правильно, Оксана Владимировна, это умственная отсталость, поставьте себе «пять» и возьмите тридцать капель коньяка из моей тумбочки, вы это заслужили, военная психиатрия может спать спокойно, дебил не пройдет!
Закончив осмотр призывников, обитатели ординаторской принимались за начертание актов, мученически глядя в потолок. Писать не любил никто, хотя все это умели. Сэнсэй, окидывая взглядом вверенное ему подразделение, горестно изрекал:
— Случилось страшное, Оксана Владимировна! У нас на подходе семнадцать актов, а насчет цитрусовых мы не подсуетились! Вовчик, ты в ларек сегодня не пойдешь. Прояви снисходительность к расшатанной психике главного врача, он при мне уже давал аффективную реакцию по поводу твоих приходов на работу в половине двенадцатого. Лично я ничего против не имею, только не надо делать это под его окнами, чеканя строевой шаг и со знаменем двенадцатого отделения в мозолистой руке, ведь есть калитка, и не одна. Нет, в киоск за цитрусовыми сегодня идут интерны.
Отношение к спиртному в отделении было правильным, без примеси административного ханжества, но и без люмпен-пролетарского фанатизма. Шутки шутками, но потом, работая в составе призывной комиссии, мы не без гордости обнаружили, что Сэнсэй все же сделал из нас работоспособных военных экспертов, за что низкий ему поклон.
Дадим человечеству шанс
Задаваясь вопросом, каким же законам логики подчиняется построение бредовой конструкции наших пациентов, главное — не слишком досконально и придирчиво следовать всем логическим изгибам, соскальзываниям с наметившейся дорожки на новую, произвольного направления тропку, и резонерским лабиринтам. Оттуда, куда вы можете забраться, не всякий навигатор выведет. Для попытки (чаще всего заведомо бесплодной) скорректировать всю систему изнутри, играя роль двойного агента, надо иметь крепкую психику. В идеале — еще одну, запасную. Вот вам пример бреда Котара
[4]
в лицах.
Жанна (пусть ее будут звать так) ходит в диспансер раз в месяц. Лекарства, уколы, беседы. Красивая девушка, одевается и делает макияж с ненавязчивым готическим акцентом. Собственно, о начавшемся обострении можно судить как раз по степени готичности. Как только место слегка экстравагантной девицы занял образ вампира или средней свежести зомби из очередного триллера — все, готовьте место в наблюдательной палате. Жанна оседлала очередного апокалиптического ишака.
— Жанна, что с тобой случилось?
— Доктор, все кончено, — голос трагический, со свинцовыми нотками.
— Ну, ничего, если учесть, что за последние полтора года «все кончено» только один раз.
— На этот раз миру не выжить. Какая же я сволочь! — Расфокусированный взгляд и отрешенно-скорбная маска.
— Ну, что ж ты так сурово с миром; глядишь, все еще и обойдется. Опять же, все как-то не вовремя, я еще за кредит не рассчитался, дачу не достроил. И на себя зря наговариваешь: родители любят, муж души не чает, а ты…
— Мир уже начал гибнуть. Вы тоже скоро это заметите. Это началось во мне, вот здесь. — Жест в сторону низа живота.
— Эээ… ты имеешь в виду, что скоро все этим накроется? Жанночка, солнце, как оборот речи это вполне сойдет, но если толковать буквально, то масштабы несовместимы, или я ничего не смыслю в географии. Ты не внесешь толику ясности?
— Ничего вы не поняли, доктор. У меня здесь все заросло и рассосалось. И детей больше не будет. И ни у кого детей больше не будет. И все человечество вымрет. А все оттого, что я больше никого не смогу родить.
— Это окончательно и бесповоротно? А с чего ты взяла, что у тебя больше не будет детей? Голоса сказали?
— Нет, я просто это знаю, — голос становится еще более трагическим, хотя казалось, что это невозможно. — И все внутренности у меня сгнили. Кишечника нет. Желудка нет. Печени нет. Легких нет. Сердца нет.
— Стоп-стоп-стоп. А говоришь-то ты как?
— Что значит «как»? Рот остался, язык остался. Даже немного пищевода осталось.
— Да? А у меня, если честно, были другие соображения по теории возникновения звуков. Ну да ладно. Теперь насчет сердца. Возьми фонендоскоп. Приложи сюда. Это вставь в уши. Слышишь? — Жанна недоверчиво кивает. — Верни фонендоскоп на родину и ответь — что это было?
