— И плыла на этом теплоходе туристская группа из Рязани. А в группе той была одна юная девица.
О! Теперь бы еще Луку Самарыча к ней поближе подвести. Эх, не получится ближе: с его-то животом! А впрочем, зачем близко? На расстоянии такой кавалер, пожалуй, получше.
— Лука Самарыч в это время стоял, как всегда, на крутом волжском берегу и глядел из-под руки на просторы родной реки-матушки.
— А юная рязанская девица в это время как раз вышла на палубу. Как узрел ее Лука Самарыч, так и оторопел: «Богиня! Королева! Да что там: прямо кинозвезда!»
Ну? Кажется, поехали…
— Быстрым соколом слетел Лука Самарыч с крутого берега в свой быстрый челн и — за теплоходом. Вот-вот догонит его, но тут… сломалось весло.
— Быстрой щукой нырнул Лука Самарыч в воду, и снова за теплоходом. Вплавь! Вот-вот догонит, но тут… Прямо перед носом щуки, то есть добра молодца, закрыли шлюз.
— Лишь в Астрахани догнал Лука Самарыч теплоход, но тут… оказывается, был конечный пункт круиза, и пассажиров — уже никого.
В тупик приехали? Ничего подобного: сейчас дальше погоним. Да так далеко, что Интерпол не разыщет.
— Где богиня? — кричит Лука Самарыч.
— Какая такая?
— Которая само совершенство!
— Да это, известное дело, в Италии.
— Лука Самарыч — в Италию. Там ведут его в музей, где показывают Венеру. Действительно божественна. Однако не она.
— Где королева? — вопит Лука Самарыч.
— Какая именно?
— Которая самая-самая!
— Не иначе как в Англии.
— Лука Самарыч — в Англию. Там везут его во дворец, где усаживают за стол с Елизаветой Второй. Ничего не скажешь: царственна. Но не эта.
— Где кинозвезда? — стонет Лука Самарыч.
— Какая персонально?
— Та, что ярче звезд!
— Самой собой, в Америке.
— Лука Самарыч — в Америку. Там, то есть уже за океаном, мчат его в Голливуд и прямо в будуар к Элизабет Тейлор. Да, ослепительна. Но не из Рязани.
Уф! Ну теперь можно и обратно…
— Весь мир облетел на крыльях любви Лука Самарыч, но, увы, так и не нашел своей дамы сердца. Той девицы с теплохода «Степан Разин».
— Вернулся Лука Самарыч домой, упал без сил на диван и горько заплакал. И вот с тех пор так и лежит на диване.
— В этих же трусах и майке, в которых плыл за любимой. Лежит и тоскует. Плачет и майкой слезы вытирает.
— Полиняла майка от слез, вся в разводах и пятнах. А Лука Самарыч все лежит на диване, все тоскует и плачет.
Ах, какая трогательная история! Так и берет до самых печенок. Правда, читатель может сказать, что всего этого не было. Но он будет не прав. Как это так — не было? На Самарской Луке верят на слово. Мы себе верили от слова и до слова. Значит, все было. Слово в слово. Мы аж сами всхлипнули.
Ну а что там наша девица? Степанида выглядела почему-то капризно.
— Зачем вы меня какой-то манной кашей кормите? Я такую кашу не ем, — недовольно пробурчала она. — Плачет ваш Лука Самарыч, ну и что?
— Так ведь от любви плачет, — возразили мы. — Где вы такую любовь видали? Это же просто невиданная любовь.
Степанида опять не поняла, в чем суть.
— Любовь, любовь, — передразнила она. — Что вы мне душу травите? Та девка небось газель была. Лань, антилопочка, стройная березка.
— Ха, газель! — усмехнулся один из гомеров. — Ха-ха, лань. Надо же такое придумать!
— Клянусь, что у той девы грудь была — во! Талия — во! — показал другой. — А ниже талии во-о-о…
Однако ниже талии наш Гомер потерпел фиаско. Хоть и старался, как Гюго, но рук не хватило. На помощь пришел третий:
— Одним словом, слониха. Сам от Луки Самарыча слышал.
— И уж никак не березка, — поддержал четвертый. — Стал бы наш волжский дуб по березке сохнуть! Ему подавай настоящих баб, то есть баобаб.
Степанида сделала вид, что и сейчас ничего не понимает.
— Ну зачем, зачем мне вся эта манная каша? — закапризничала она девочкой. — При чем тут я?
Тут уж мы дали волю своему негодованию:
— Ах, как недогадливы женщины! Кто у нас слониха, большая медведица, баобаб? Вы!
— Значит, вы имеете прямое отношение к предмету невиданной страсти Луки Самарыча.
— Вы и есть тот самый предмет, который разбил сердце нашего удальца.
— Будь моя воля, я судил бы вас за это деяние по всей строгости Уголовного кодекса. Без всяких смягчающих обстоятельств. С полной конфискацией вашего… сердца.
Степанида все еще пыталась увильнуть от ответственности.
— Я? Неужели я? — бестолково бормотала она, как все преступницы. — А вы, мужики, не ошибаетесь? Я ведь, кажется, по Волге и не плавала.
— В прошлом году нет. И в позапрошлом. Иначе об этом до сих пор говорило бы все Поволжье.
— А в юности наверняка плавали. Только забыли.
— Ох, эта девичья память! Натворят дел и забудут.
— Как сейчас помню, после вашей поездки «Степан Разин» пошел в капремонт. Чем бы ему еще надорваться, если он до того любые грузы на борт брал — и ничего? Так что не отпирайтесь.
Степанида, кажется, уже была готова к явке с повинной.
— Может, я и правда запамятовала. Когда же все это было?
— Лет двадцать… нет, пожалуй, двадцать пять тому назад… В том же месяце, в тот же день недели, в тот же час. Только не сейчас, а четверть века тому назад.
Наступила пауза. Как весной на Волге, перед половодьем. Лед уже пошел, но река будто еще спит. На самом деле уже не спит, а собирается с духом. Но вот воспрянула и… Пошла на берег. Да на крутой.
— А какой он из себя, Лука Самарыч? — задала типичный женский вопрос Степанида. — Небось под потолок?
Может быть. Если его на стремянку подсадить, а стремянку на стол поставить.
— Извините, ненаглядная, но вы мыслите по-московски. Разве в росте дело? Надо смотреть на предмет шире.
— Коренастый, значит, — догадалась девица. — Ну что ж, я люблю, чтобы в плечах — косая сажень.
Может, даже и пошире. Только если мерить не плечи, а живот.
— Опять у вас столичный подход. Глубже смотрите, глубже.
— Ну пусть не коренастый, — сообразила девица. — Зато небось силища немереная? Одной рукой меня небось поднимет.
Не исключено. Если с помощью лебедки.
— Давайте все же, ненаглядная и нестандартная, глянем на предмет по-колдыбански, с поворотом.
— Бабник, значит! — ахнула суженая. — Так и знала. Ну погоди, кот мартовский! Ужо я тебе хвост накручу!
