Каждое утро Аннелизе отвозила Бет в школу, шла на работу, но чернота не отступала, и дни превращались в бесконечный кошмар. Она где-то вычитала, что в таких случаях помогает музыка, включала плейер и крутила кассету с концертами Вивальди, но все было бесполезно.
Она сметала с книжных полок литературу серии «Помоги v себе сам», но и это не действовало. Попробовала найти утешение в вере, проводила целые дни в церкви Святого Кейниса, моля Господа о спасении, но благодать так и не снизошла. Напрасно искала она в лучах света, льющегося сквозь цветное стекло витражей, тайный знак, понятный лишь ей одной. Отчаяние и одиночество душили ее.
Наконец, перепробовав все, что только возможно, Аннелизе остановилась на пеших прогулках. Она отмеривала милю за милей, шла не останавливаясь, все вперед и вперед, до полного изнеможения, изгоняя из сердца боль. Она хотела почувствовать облегчение. Сразу, немедленно.
И вот постепенно что-то начало меняться, словно одна маленькая пружинка привела в действие весь сложный механизм, и шестеренки медленно завертелись.
Были и другие способы побороть депрессию, кроме ходьбы, но все они действовали медленно, исподволь, а Аннелизе не могла ждать. Ей нужно было ощутить результат немедленно. Прошло два месяца с тех пор, как Эдвард ушел, и с каждым днем Аннелизе все глубже погружалась в страшную черную трясину.
Это был страх перед самой жизнью. Безотчетная, необъяснимая боязнь будущего.
Ей хотелось укрыться от людей, замкнуться в привычной раковине и никого не видеть. Так она рассчитывала избежать боли.
Многие пытались ей помочь.
Брендан несколько раз приглашал ее на ужин.
— Я сказал Эдварду, что он круглый дурак, — заявил отец Иззи, — и я не стану принимать у себя в доме Нелл, сколько бы они ни прожили вместе.
— Очень мило с твоей стороны, Брендан, но в этом нет нужды, — заверила его Аннелизе.
Она всегда считалась ярой защитницей женских прав и сейчас должна была бы заметить, что Эдвард и Нелл одинаково виновны. Они оба совершили предательство, так почему Нелл должна нести наказание одна? Но как ни старалась Аннелизе проявить великодушие и простить Нелл, ей это не удалось. «На сестринскую любовь редко отвечают взаимностью», — горько усмехнулась она про себя.
Ивонна звонила каждый день, бодро здоровалась и спрашивала, как дела, а в дни, когда Аннелизе работала в благотворительной лавке, настаивала на совместных обедах.
— Тебе не мешало бы подкормиться, — твердила Ивонна с регулярностью часового механизма. — Ты слишком худенькая, Аннелизе. В нашем возрасте, знаешь ли, приходится выбирать между лицом и фигурой, а если фигура такая худая, лицо становится бледным, как у мертвеца. Я не хочу сказать ничего плохого о твоем лице, но…
Милая Ивонна, она так старалась…
Даже Стивен из садового центра несколько раз робко заговаривал с Аннелизе. Для молчаливого и крайне застенчивого человека, привыкшего выражать свои чувства в цветочных композициях вместо слов, это что-то да значило.
Он пришел в восторг, когда Аннелизе попросилась обратно на старую работу, и разразился необычайно длинной для него тирадой, едва ли не речью: «Я был бы очень рад, нам вас не хватало».
Аннелизе не раздумала о том, что ушла из садового центра только из-за Эдварда, он давно ее об этом просил. «Тебе не нужно больше работать, милая, ты достаточно поработала», — повторял он. Забавно, что когда она поддалась наконец на его уговоры и уволилась, Эдвард не особенно обрадовался. Наверное, из-за Нелл.
Уступив нажиму Бет, Аннелизе съездила ненадолго в Дублин, но ничего хорошего из этой затеи не вышло. Поездка оказалась сущим кошмаром. Одержимая предстоящим материнством, Бет не могла говорить ни о чем другом, кроме своей беременности и родов. Если бы ударами молний спалило дотла оба соседних здания по сторонам ее хорошенького домика, она бы и бровью не повела, разве что спросила бы с легкой тревогой, не повредит ли малышу запах гари от обугленных кирпичей?
Переступая порог жилища Бет, Аннелизе уже знала, что совершает ошибку. Она чувствовала себя измученной и опустошенной, ей хотелось лишь одного: забиться в угол и никого не видеть.
— Понимаешь, застройщики решили, что проще обойтись без индивидуальных садовых участков, — вздохнула Бет, кивнув в сторону крошечного газона перед входом. Когда они с Маркусом покупали этот дом пару лет назад, их нисколько не заботило отсутствие сада. — Но теперь, конечно, придется искать что-то другое, — добавила Бет. — Нам нужен сад для ребенка, хотя бы небольшая полоска земли, чтобы проводить время на свежем воздухе. Боюсь, с продажей дома мы еще намучаемся: надо будет убираться каждый вечер, показывать комнаты покупателям и всякое такое. Мороки предстоит масса.
— Да, все это так неприятно, дорогая, — рассеянно откликнулась Аннелизе, не особенно вникая в смысл того, что говорила ей дочь.
Встретив мать на вокзале, Бет почти сразу же пустилась в долгие пространные рассуждения о трудностях, которые приходится преодолевать им с Маркусом в связи с рождением ребенка, и Аннелизе лишь изредка вставляла в ее монолог короткие, ничего не значащие фразы. Прежде всего дом никуда не годился. Там было только две спальни, а требовалась еще и третья, для гостей, таких как Аннелизе, которые будут приезжать и оставаться на несколько дней, когда родится малыш. Всякий раз, когда Бет упоминала об этом как о чем-то само собой разумеющемся, Аннелизе молилась про себя Господу, чтобы тот дал ей сил и помог обрести утраченное желание жить. Если все останется как есть, она вряд ли сумеет позаботиться о младенце Бет. Детям нужны доброта и любовь, а Аннелизе казалось, что в груди у нее осколок льда вместо сердца.
Машину Бет тоже необходимо было менять: в трехдверном автомобиле неудобно возить ребенка и каждый раз мучиться, доставая его с заднего сиденья. Вдобавок у Бет возникли трудности с работой. Она была дипломированным бухгалтером-аудитором, это не та профессия, где приветствуется частичная занятость, во всяком случае, так считали в ее компании. Но сколько ни пыталась Аннелизе проникнуться заботами дочери, у нее ничего не получалось. Это казалось невероятным. Бет с самого рождения занимала все ее мысли, Аннелизе готова была рассматривать сквозь лупу любую мелочь, если это касалось дочери. Она внимательно выслушивала все ее жалобы, вытирала ей слезы, успокаивала и утешала, когда Бет волновалась перед уроком чтения в начальной школе или тряслась в ожидании результатов экзамена по бухгалтерскому делу. Но теперь, слушая сетования Бет, Аннелизе ощущала непривычное отчуждение, за последние недели она успела отдалиться от дочери.
В этом не было вины Бет. Дело было в самой Аннелизе. С уходом Эдварда их семья раскололась на три части. Перестав быть женой, Аннелизе внезапно перестала ощущать себя и матерью.
Депрессия тоже сыграла свою роль. Аннелизе проклинала отчуждение, возникшее между ней и дорогой Бет, и ненавидела Эдварда за все, что он с ней сделал.
— Ты хорошо себя чувствуешь, мама? — спросила Бет, когда они вошли в дом.
