В спорах и дебатах рождаются истины. И меня посетило откровение. Все они не видели себя в упор: отказывались видеть окружающий бардачный хаос, грязь, вонь, похоть, распухшие рожи и пьяный вздор. Их сознание пребывало в каких-то недосягаемых высших сферах. Весьма любопытно было бы заглянуть в этот их иллюзорный мир. Как они там себя представляли? Какая там была обстановка, нравы, обычаи? Как выглядели в этом волшебном царстве их непотребные отношения друг с другом и с парнем, которого они пустили по рукам? И он в свою очередь не отдавал себе отчета, что его используют. Он торговался со мной за каждый поцелуй, и я согласна была ему платить, но я была чужая, потому что сознавала свое падение, я действовала сознательно. Моя правда была им не по силам, она возмущала их, они привыкли жить во лжи. Проблески сознания, которыми я владела, были непростительны. Меня обвиняли в цинизме.
Во мне давно перегорели все мечты и иллюзии, я ни капли не обольщалась насчет своего хахаля и особо не рассчитывала на него. Но меня удивили мои вакханки. Поразило меня отсутствие сомнений в своей единственной, безусловной правоте. Каждая из них искренне полагала, что она лучше, чище, умнее и красивее своих товарок и за все это ее должны полюбить и отдать ей предпочтение перед всеми остальными. Безо всякого зазрения совести они воспользовались моим пьянством, даже специально поили меня, чтобы увести мужика, но вовсе не цинично, не грубо и откровенно, а исподволь, ненароком, непроизвольно. Они не отдавали себе отчета в низости своих поступков. Каждая из них полагала, что ее предпочли в силу ее очевидного превосходства. А когда эстафета переходила в следующие руки, они возмущались также искренне и обвиняли коварную похитительницу во всех смертных грехах, клеймили ее позором и презрением.
Разумеется, и меня тоже мучила досада и уязвленная гордость, гнев и отвращение к ним. Я была убеждена, что, если бы осталась трезвой, им бы меня не одолеть. Может быть, в этом убеждении я мало чем отличалась от них, но винила я в основном себя. «Но до чего же гнусен этот мир, где ближний тут же пользуется любой твоей ошибкой», — думала я. Человек по природе своей существо слабое, хлипкое, уязвимое (ни когтей, ни клыков) и потому особо жестокое. Волки (по биологу Лоренцу) не добивают противника, когда тот сдается, принимает позу покорности и подставляет победителю сонную артерию. Волк — сильно вооруженное животное, он благороден по отношению к соплеменникам. Волк — животное, обладающее моралью. Человек же от природы — слабо вооруженное животное, он аморален, особенно в нашей системе координат.
Впоследствии я так толком и не узнала, почему не состоялась свадьба и куда подевался жених. Были какие-то туманные намеки опять же на вмешательство в данный сюжет органов КГБ, но то была очевидная липа. Скорей всего, они пропили жениха накануне свадьбы: пустили по рукам или подарили соседке…
Как и следовало ожидать, после той злополучной свадьбы все мы вдрызг переругались и долго не разговаривали друг с другом. Меня и вовсе предали анафеме, а что касается отношений между собой, то они у них были постоянно такие напряженные и запутанные, что непосвященный мог принять их за кровных врагов.
Дружили они большей частью попарно и объединялись только в дни больших застолий или против какого-нибудь грозного неприятеля, которого подчас выбирали себе самопроизвольно, руководствуясь исключительно классовым чутьем. Все они были о себе очень высокого мнения, поэтому не выносили никакой конкуренции, а тем более критики. Особенно нетерпимо относились к проявлениям любого вида превосходства. Сильных, красивых и умных людей они всеми силами старались вытеснить из своей компании и по мере возможности сжить со света. Начальство, однако, почти никогда не трогали, тем более что те относились на редкость терпимо к их пьянкам, опозданиям, прогулам и склокам.
Клавка покровительствовала сумасбродной Брошкиной, часто брала ее под свою защиту: опекала, спасала и выручала из всяких сомнительных историй, в которые непутевая Брошкина то и дело залетала. Клавка презирала богемные вкусы подруги, а всех убогих поэтов, художников и артистов, которыми Брошкина любила себя окружать, считала «тунеядцами, паразитами и трутнями». Однако она не гнушалась при случае воспользоваться кем-нибудь из этих подранков. Брошкина пасовала перед Клавкиной энергией и побаивалась ее, но очень быстро уставала от ее буйного темперамента и втихаря изменяла ей с вкрадчивой куркулихой Нелли, которую Клавка терпеть не могла за бездарно прожитую жизнь, но дипломатических отношений с ней не порывала, потому что постоянно находилась у нее в денежном долгу.
Нелли с детства привыкла боготворить Клавку. Задавленная ее силой и властностью, она робела перед Клавкой и беспрекословно подчинялась ей.
Так сложно они дружили, объединясь в основном на почве пьянства и блядства. Все трое выросли без отцов и к особям мужского пола относились почти враждебно. Они прекрасно ориентировались в нашей реальности и мужиков изучили не слабо, поэтому вполне отдавали себе отчет, что наши замурзанные представители сильного пола не могли осчастливить их любовью — они сами шли на дно от любой нагрузки, как топлое бревно. Но цепляться больше было не за что. К тому же все три фурии почему-то вечно хватались всем скопом за одно и то же гиблое полено и тут же начинали яростно мордовать и топить друг друга, отчего шли ко дну с космическим ускорением.
Мужиков обычно добывала Брошкина. Изловив в свои сети очередного монстра, Брошкина — щедрая натура — не могла переварить свою добычу в одиночку. Ей было необходимо похвастаться и покрасоваться приобретением перед подружками. Она накрывала стол и приглашала всех желающих на смотрины.
Очередной суженый Брошкиной с ходу переключался на более вальяжную и смазливую Нелли. Брошкина в припадке ревности набрасывалась на подругу с грозными проклятиями и обличениями. Нелли рыдала, а Клавка под шумок хватала пьяненького мужичка в охапку и волокла в свою берлогу. Конечно, этот факт весьма шокировал утонченную натуру Брошкиной, и она предавала всех анафеме и головой вниз ныряла в черную бездну алкогольного отчаяния. Клавка вышвыривала прочь мужика и бросалась спасать Брошкину. А Нелли умывала руки, и поэтому на нее валили всю вину и бойкотировали ее. Нелли было все равно, она рада была от них избавиться, потому что больше всего в жизни ценила свой душевный покой. Кроме того, она была слишком уверена в собственной неотразимости и любила повторять, что такого добра, как мужик, она всегда себе найдет. И находила, и лакомилась втихаря, не делясь с подругами.
Так бурно они дружили, постоянно бичуя и проклиная друг друга, и очень сложно было разобраться в характере их обоюдных претензий. В то же время никто посторонний не имел права порицать ни одну из них, тут уж все три фурии заступались друг за друга и объединялись, чтобы разделаться с противником. Таково было их представление о морально-этическом кодексе дружеских отношений.
Клавка любила хвастаться, что сделала в жизни тридцать пять абортов. Брошкина давно сбилась со счета, поэтому скромно помалкивала. И только «удачливой» Нелли, как всегда, повезло — после первого аборта она на всю жизнь осталась бесплодной.
Итак, порознь все три наши активистки ничего особенного собой не представляли. Что же они олицетворяли собой в соединении друг с другом? Идею власти. Нашей власти, которая сама по себе — сплошная липа, фикция и блеф.
