— Нет, увольте меня! Я так больше не могу! — кричит Варька. — Увольте! Увольте!
Ну ее, разумеется, и уволили.
На прощание она опять клялась нам, что не совершала этого преступления, о чем весьма сожалеет, потому что завидует преступнику.
— Почему вдруг? — заинтересовалась Клавка-Танк.
— Да потому, что этот человек уже никогда не умрет от злобы в психушке, не скурвится, не надорвется. Потому что, когда ему будет плохо, он вспомнит свой подвиг и похохочет. А смех, как известно, лучшее лекарство от всех болезней.
— Ты так думаешь? — Клавка, опершись о швабру, озадаченно разглядывала Варьку.
На мгновение показалось, что именно Клавка совершила этот подвиг. Но может быть, она просто завидовала преступнику.
— А что теперь будет с нашими сувенирами? — робко поинтересовалась Крошка. — Неужели их поставят обратно в шкаф?
— Ой, не могу! — взвизгнула Варька и убежала хохотать в уборную.
— Но кто же это все-таки сделал? — задумчиво спросила Крошка.
— Дай бог, мы этого никогда не узнаем, — глубокомысленно заметила Клавка.
Мы пытались защищать Варьку. Даже по советским законам ее не имели права уволить за две недели до декретного отпуска. Но Варьке было все равно — она выходила замуж за своего таинственного безумца. Кроме того, ей было не привыкать — ее трудовая книжка и без того пестрела всякими экзотическими статьями и параграфами. Варька гордо заявила, что в знак солидарности с преступником запихает на прощание свою трудовую книжку в тот же помойный контейнер.
Говорили, что она родила мальчика и что теперь они втроем окопались там на даче, за колючей зеленой изгородью, через которую ничего нельзя разглядеть, кроме картофельного поля и дома с закрытыми ставнями и запущенным фасадом.
Еще поговаривали, что Варька бросила своего Горю и вместе с ребенком сбежала в Америку с одним диссидентом. Но недавно я ходила покупать шерсть и видела обоих на Кондратьевском рынке. Они выглядели великолепно. Молодые, сильные и спокойные, они торговали диковинными рыбками, и вокруг их аквариума стояла такая толпа детей, что просто было не пробиться. Торговля шла бойко, и Варька не заметила меня; а мне не захотелось ее окликать и напоминать тот тяжелый период ее жизни, который она, судя по ее виду, постаралась забыть.
Только Ирма по-прежнему сомневалась, что судьба Варьки с ее Георгием могла сложиться удачно, как не верила, что бывают волшебные дверцы в живой изгороди, через которые особые счастливцы могут попасть в прекрасный мир, схорониться от нашей жуткой реальности и зажить там другой, полноценной и счастливой жизнью.
Однажды подобное шальное счастье свалилось на голову ее знакомой актрисы. Эта красивая девица приехала из провинции по приглашению одного ведущего режиссера. В театре встретили ее враждебно. Квартиры не было, зарплата меньше ста рублей. За два года такой беспризорной жизни эта девица совсем измоталась, истаскалась, стала пить, и даже пошли слухи, что она малость подворовывает. Впрочем, подобные слухи могли пустить ее коллеги — с них станется.
И вот когда эта красавица уже была буквально на панели, ее подобрал и женился на ней один прекрасный молодой человек. Умный, добрый, талантливый, он привел ее в свою хорошую семью. Там нашу потаскушку пригрели, приласкали, одарили, — словом, все было как в сказке. Вот только она никак не могла поверить в свое счастье, не умещалась эта беспечная жизнь в ее сознании, все ей мерещились какие-то опасности, угрозы и интриги. В ожидании этих несчастий она совершенно извелась. Чтобы снять напряжение, пила втихаря, а чтобы подстраховаться, решила завести себе любовника.
На упреки Ирмы она отвечала истерикой.
— Он все равно меня когда-нибудь бросит, — рыдала она. — Зачем я ему такая никчемная? Полюбит другую и бросит.
— Что ты психуешь? — увещевала ее Ирма. — Он тебя любит, и это прекрасно. Радуйся своему счастью, всякое счастье на земле быстротечно.
— Нет, я так не могу! Не могу! Не могу! Уж лучше я сама его первая брошу, чем так вот сидеть и ждать в неопределенности. Я не переживу, если он меня бросит. Надо бросать первой. Потом родится ребенок, и будет еще хуже.
— Ребенок еще больше привяжет его к тебе.
— Нет, я так не могу. С ребенком будет еще тяжелее его бросить!
— Но зачем его бросать? Живи, пока живется.
Словом, все было как в немецкой сказке, когда глупая Эльза пошла в погреб за пивом и там проиграла в своем сознании всю свою будущую жизнь с ее бедами и несчастьями, а пиво тем временем вытекло на землю, за что ее жених отказался от такой дурехи. Да, все было бы смешно, если бы не так печально. Смятение актрисы перед несчастьем было поистине трагическим. Забеременев, она выскочила из окна восьмого этажа и разбилась.
Ирма считала, что именно такие женщины в старину считались порчеными. Порча заключается в том, что, сбившись однажды с пути истинного, женщина навсегда теряет веру в счастье. Счастье для нее губительно.
Впрочем, в отношении Варьки и ее суженого Ирма, может быть, не права. Все-таки они принадлежат совсем другому поколению…
Случайный контакт
Но однажды случилось невероятное.
Из Москвы с группой фээргешных немцев приехал приятель моего мужа, довольно известный поэт, и пригласил нас на вернисаж одного левого художника.
Это было в легендарные для нашего искусствоведения времена, когда невинные картинки нескольких отважных художников давили бульдозерами и поливали из брандспойтов.
Скандал с выставкой на пустыре получил мировую огласку. Мировое общественное мнение (кстати, что это такое?) было взволновано. Мировой общественности такого слышать не приходилось. Ее, видите ли, возмутило, что невинные картинки давят чуть ли не танками и заливают водой. Между тем в стране происходили вещи куда более дикие и чудовищные, которые, однако, никого не трогали и не возмущали.
Словом, мировая общественность нажала, наши деятели малость растерялись и спасовали, в результате чего состоялось сразу несколько художественных выставок формалистического направления, куда, разумеется, зрителю попасть было невозможно, потому что надо было стоять в очереди целый день.
Отбор произведений на эти выставки был весьма придирчивый и предвзятый, и многие жаждущие художники туда не попали. Раздосадованные таким небрежным отношением к их талантам, а пуще всего тем, что им не довелось участвовать в погроме на пустыре, не довелось отличиться и пострадать перед лицом мировой общественности и тем самым привлечь к себе ее заботливое участие, эти незадачливые художники решили устраивать себе нелегальные выставки на дому, что всегда весьма преследовалось и запрещалось.
Поначалу на подобную неслыханную дерзость в нашей строго курируемой определенными органами области искусства поглядывали весьма снисходительно — никого не убили и не посадили. То есть прецеденты, конечно, имелись: и убили, и посадили — но не всех.
