— Да, лакомый кусочек, — плотоядно облизнулась она.
— Лакомый-то лакомый, — ехидно заметила Клавка. — Только тебе не по зубам. Такой далеко пойдет, ему везде зеленая улица.
Варька обозлилась и сказала, что много видела таких маменькиных сынков. Они обычно плохо кончают, потому что не знают, где живут.
Варьке никто не поверил, потому что трудно было предположить, что эта вертихвостка владеет каким-то новым опытом, нам уже по возрасту недоступным.
Тут, разумеется, не обошлось без Брошкиной, которая, по своему обыкновению, влюбилась с первого взгляда и тут же сломя голову бросилась на штурм этой твердыни. Но крепость была для Брошкиной недосягаема, и, быстро убедившись, что приступом ее не взять, она сменила тактику и перешла к длительной осаде. Всеми правдами и неправдами она пыталась втереться в доверие к Евгеше и проникнуть к ней в дом.
Евгеша милостиво принимала знаки внимания, услуги и даже подношения, но не подпускала к себе Брошкину на пушечный выстрел. А когда та стала особо назойливой, Евгения приняла меры, то есть сообщила своему отпрыску всю подноготную Брошкиной. Прекрасный принц, который поначалу взирал на фурию с определенной дозой изумленного любопытства, как на редкостного зверька, после наставления матери уже не мог видеть ее без смеха. Он фыркал от каждого жеста своей поклонницы и шарахался от нее, как от клоуна. Брошкина же толковала все эти знаки внимания в свою пользу, а эти фырканья и шараханья приписывала застенчивости, неопытности и беспомощности своего юного избранника и обольщалась пуще прежнего. Она уже не знала, как одарить и чем ублажить его…
И тут по случаю ей откуда-то перепала чудесная ушанка из рыжей лисицы. Это было то, что надо. Брошкина была на седьмом небе. Наконец-то в руках у нее был подарок, достойный избранника. Справедливо полагая, что перед чудесной шапкой не устоит ни один мальчишка, она начисто упустила из вида его мамашу и все дипломатические тонкости, с ней связанные.
Как угорелая, с шапкой в зубах, она ворвалась к нам в конце рабочего дня и тут же с ходу вручила свой драгоценный подарок обалдевшему мальчишке.
Сцена получилась нелепая. Мальчишка с ходу вцепился в шапку и весь зарделся от радости. Но тут мать грозной тучей надвинулась на него, вырвала шапку из его рук и отпасовала обратно Брошкиной. Та от неожиданности и обиды залопотала нечто туманное о своих правах и возможностях. С безумным видом она протягивала шапку обратно мальчишке, который в смятении топтался у дверей и умоляюще смотрел на мать. Его руки сами собой тянулись к вожделенной шапке. От этого жаркого взгляда сердце матери дрогнуло, она растерянно оглянулась на Брошкину и смущенно предложила ей деньги… Только на этот раз оскорбилась Брошкина, она вовсе не была заинтересована в деньгах и не считала нужным скрывать это. Она гневно отвергла предложение матери, гордо заявив при этом, что за свои подарки денег не берет. На это разгневанная Евгеша довольно ехидно заметила, что она сыном не торгует. При этом она обозвала Брошкину «грязной шваброй», на что разъяренная Брошкина обозвала Евгению «слепой курицей» и запустила шапкой ей в физиономию. Евгеша в свою очередь отпасовала шапку в физиономию Брошкиной и кинулась к телефону вызывать вахтера.
Дело принимало серьезный оборот. Все повскакали с мест, загалдели и повисли на Брошкиной, которая в ярости уже замахнулась на Евгешу настольной лампой…
Но тут внезапно погас свет. А когда его включили, мы обнаружили, что мальчик под шумок смылся вместе с шапкой. Евгеша закричала, что убьет сына, потом вдруг опомнилась и стала утверждать, что Брошкина припрятала где-то шапку, а теперь возводит на ее сына напраслину, потому что он не мог так поступить. Брошкина победоносно ухмылялась — она чувствовала себя на высоте положения и поэтому молчала. Евгеша все больше накалялась, краснела — назревал очередной скандал.
Но тут слово взяла Клавка-Танк. Широко улыбаясь, она объявила, что во время затемнения собственноручно напялила шапку на башку мальчика и выставила его за дверь.
Последовала немая сцена. Все таращились друг на друга и не знали, что сказать. Потом Евгеша схватила свою сумку, вытащила оттуда сто рублей и вручила их Клавке. Брошкина что-то заверещала, но Клавка спокойно взяла деньги и отправила к себе в карман. Нам она объяснила, что берет деньги в счет долга, который Брошкина давно собиралась ей отдать. Брошкина зашлась от ярости и закричала, что должна всего семьдесят рублей. Клавка спокойно кивнула, заявив при этом, что на разницу купит сапожки ребенку Брошкиной. После этого заявления Брошкина убежала рыдать в уборную, а Евгеша снова обратилась в начальницу и приказала всем вернуться к прерванной работе.
Только скандал на этом не заглох. На другой день Брошкина не вышла на работу. Она ударилась в запой, в течение которого преследовала бедного мальчишку, изводила его бестолковыми телефонными объяснениями и даже подлавливала возле университета, а однажды ворвалась в квартиру и стояла перед ним на коленях, умоляя простить ее и одновременно угрожая отравиться. Мальчишка из деликатности, а может быть просто боясь скандала, своевременно не донес матери, терпеливо сносил эти бестолковые преследования и даже будто бы предлагал вернуть злополучную шапку.
Но однажды, возвращаясь со службы, Евгеша обнаружила Брошкину на собственной лестнице. Она спала там сидя на подоконнике, и от нее разило спиртным. Разгневанная Евгеша бесцеремонно растолкала спящую и потребовала объяснений, но Брошкина только поводила очумелыми глазами и бормотала проклятия. Разъяренная Евгеша чуть было не вызвала милицию, но мальчишка вступился за Брошкину, и они вдвоем притащили пьяную к себе домой и кое-как привели в чувство. Евгеша учинила Брошкиной настоящую головомойку и пригрозила выгнать ее со службы, невзирая на ее липовые бюллетени.
В результате этой проработки Брошкина на другой день вышла на работу, но еще долго не могла успокоиться, проклинала и поносила Евгешу последними словами, явно и грубо клеветала на нее, сочиняла всякие зловещие истории. Например, мы с удивлением узнали, что Евгеша морит сына голодом, бьет и травит его, что дома у них настоящий бардак: грязь, вонь, клопы и тараканы (это у нашей-то чистюли!), а муж втихаря хлещет водку, развратничает и пишет на всех доносы. Ни капли не считаясь с очевидной реальностью и даже не особо заботясь о правдоподобии своих выдумок, Брошкина целыми днями пичкала нас этой бредовой информацией, а стоило кому-нибудь усомниться, как он автоматически превращался в «злобного прихвостня». Постепенно все мы разделились на два враждующих лагеря: с одним Брошкина таинственно шушукалась, на другой злобно шипела, наделяя всевозможными пороками. Ей и в голову не приходило, что ведет она себя мало сказать неприлично — непорядочно. Она не ведала иных норм поведения, ей их никто не сообщил, поэтому можно считать, что она вела себя естественно. Раздираемая низкими страстями, алкоголем и безумием, она и сама свято верила во все свои выдумки. Ни малейшего урока из своих бестолковых романов и зловонных скандалов Брошкина не извлекала. Всякий раз я была уверена, что на сей раз Брошкина уж точно костей не соберет и не миновать ей психушки. Но, к моему удивлению, каждый раз все каким-то чудом обходилось, утрясалось, и наша фурия как ни в чем не бывало возвращалась к мирным трудовым будням.
