Тело его содрогнулось, задрожало в освобождении. Он вонзился в нее еще раз и, словно это лишило его последних сил, рухнул на нее.
Но не успела она как следует ощутить жар и тяжесть его тела, как он скатился на кровать.
Хелен была еще слишком размякшей от наслаждения, слишком тронутой тем, что только что произошло, и обессиленной, чтобы осознать, что что-то не так.
Но когда тело ее стало остывать от прохладного воздуха, когда дыхание замедлилось, когда буря страсти окончательно улеглась, на нее надвинулось болезненное ощущение тишины.
Она украдкой взглянула на него из-под ресниц. Он лежал на спине, глядя в потолок. Каменное выражение лица было под стать его молчанию.
Холодок недоброго предчувствия пробежал по обнаженной коже Хелен.
Он ведь должен что-нибудь сказать, не так ли? Обнять ее и сказать, как это было чудесно. Как сильно он любит ее.
Так почему же он молчит?
Магнус силился убедить себя, что это не имеет значения, но не мог. Она оказалась невинна. Девственница.
– Почему ты не сказала мне?
Хелен приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него. Между бровей у нее залегла маленькая складочка.
– Я пару раз пыталась, но ты ясно дал понять, что не хочешь говорить об Уи… – Она осеклась. – О моем замужестве.
Он понимал, что она права, но не смог удержаться, чтоб не заметить с горечью:
– Не очень-то ты старалась.
Она вздрогнула.
– Возможно. Но что я должна была делать, выпалить за обедом: «И кстати, я девственница»? – Она вглядывалась в его лицо. – Я не думала, что это для тебя так важно.
– Не важно? – Он насмешливо фыркнул. Неужели она настолько наивна? Очевидно, да, если судить по ее простодушному взгляду. – Ты не думала, что мне может быть не все равно, что вы с Гордоном не консумировали ваш брак?
Ее щеки жарко запылали.
– Я полагала, что для тебя важна я, а не состояние моей девственности. Я же не спрашиваю у тебя, со сколькими женщинами ты переспал.
Если б он рассуждал здраво, то сообразил бы, что она права. В глубине души Магнус понимал, что несправедлив, но ничего не мог с собой поделать.
– Это не одно и то же.
Она выгнула бровь.
– Разве? В любом случае я думала, ты обрадуешься.
Он сжал губы. Одна часть его – та, которая была примитивным самцом, – радовалась. Вся эта страсть была для него, невинные отклики – естественное и инстинктивное отражение ее чувств к нему. Но это было еще и грубым напоминанием обо всем, что он отнял у своего друга. Сначала жизнь, а теперь еще и жену.
Вероятно, почувствовав его терзания, она попробовала объяснить:
– Когда Уильям пришел ко мне в комнату той ночью, он догадался о моих чувствах к тебе. Он предоставил мне выбор: прийти к нему в постель, не думая о другом мужчине, или добиваться аннулирования брака. Или, если это не удастся, развода.
А, черт. Магнус будто получил ножом в живот. Стараясь облегчить его вину, она только делала хуже. Знать, что друг готов был отказаться от жены ради него… Боже.
Магнус был так зол в тот день. Неужели злость сделала его невнимательным? Была ли его вина в том, что произошло? В самом глухом уголке сознания – в чем он никогда не признавался даже себе – сидел глубоко укоренившийся страх, что предостережение Маклауда было пророческим и что он мог что-то сделать, чтобы предотвратить беду.
– Я знала, что это рассердит мою семью, знала, что тебе, возможно, будет все равно, но и понимала также, что это несправедливо по отношению к Уильяму; я бы никогда не смогла любить его так, как он того заслуживает. Поэтому я решила добиваться аннулирования брака. Но я не успела дать свой ответ, он уехал. А потом… – Голос ее печально оборвался. – Потом, казалось, это уже не имело значения. Наверное, нехорошо было с моей стороны притворяться, но какой смысл был в том, чтобы устраивать скандал?
Никакого. Но она все равно должна была сказать ему.
– Для тебя это имело бы какое-то значение, Магнус? Ты считал бы свои чувства ко мне меньшим предательством, если б мой брак был подтвержден?
Он сердито сжал челюсти, понимая, что она права. Его терзал не ее брак с Гордоном, а то, что он сделал, чтобы покончить с ним.
Виноватый румянец окрасил щеки Хелен.
– И, должна признаться, мне нравилась та свобода, которую предоставляло вдовство. Ты же знаешь моих братьев.
Магнус скрипнул зубами. К несчастью, да.
Он смотрел на нее, пытаясь сдержать бурю бушующих в душе эмоций. Может, он и понимал ее резоны, но это не уменьшало его гнева. Чувства, что она что-то утаила от него. Ее лицо сливалось с тем, другим.
«Приглядывай за ней…» Он получил такой наказ.
Ему трудно стало дышать. Он должен выйти отсюда, пока не сказал что-то такое, о чем потом пожалеет. Пока в гневе не накинулся на нее за то, чего она не понимает. Конечно, не понимает, да и как же иначе? Он не может рассказать ей правду и увидеть ужас и отвращение в ее глазах. Этого он не вынесет.
Он думал, что сможет, но, наверное, глупо было даже пытаться. Ему никогда не забыть о прошлом. О том, что он сделал.
Но он ведь так любит ее.
Господи, он совсем запутался!
Скрип ворот во дворе внизу показался благословенной передышкой. Он спустил ноги с края кровати и начал набрасывать на себя одежду.
– Ты куда?
Нотка паники в ее голосе только усугубила его чувство вины. Сейчас он должен был держать ее в объятиях, наслаждаясь радостями супружеского счастья, а не испытывать непреодолимое желание сбежать.
– Скрипнули ворота, и, если не ошибаюсь, прибыли остальные.
Глаза ее расширились.
– Мой брат?
Он кивнул и пересек комнату, чтобы поднять ее одежду. Подав ей, сказал:
– Тебе лучше одеться и вернуться к себе.
Не хватало ему только еще больше осложнить свои отношения с Сазерлендом. Они и так хуже некуда.
Глава 26
Уильяму Сазерленду потребовалась неделя, чтобы принять правду, но у него было только несколько дней, чтобы решить, что с этим делать.
Мюриел может быть счастлива без него, но он никогда не будет счастлив без нее. Счастье не должно было играть в его жизни такую важную роль и, может, и не играло бы, если б он не встретил ее. Но он встретил и познал и счастье, и, как неизбежное следствие, несчастье.
Без первого он еще мог бы существовать, но не может продолжать находиться в бесконечном состоянии последнего.
Осознание, что она для него важнее всего на свете и что он заставил ее ненавидеть его, пугало до смерти. Он был настолько ослеплен страхом потерять ее, что не соображал, что делает. Иисусе, он чуть не овладел ею силой!
