— Это продолжается и продолжается, ученики и Учителя проходят через одно и то же, сначала они должны отыскать и приручить быка сущности своего разума, потом бросить его, затем они, наконец, достигают ничто, как представлено здесь вот этой пустой картинкой, потом, достигши ничто, они приобретают всё — вот эти весенние цветы на деревьях: поэтому они заканчивают, спускаясь в города, чтобы напиться с мясниками как Ли Бо. — Это был очень мудрый комикс, он напомнил мне мой собственный опыт: когда я пытался укротить свой разум в лесах, потом понял, что он весь пуст и пробужден, и что мне не надо ничего делать, а теперь вот напиваюсь с мясником Джафи. Мы слушали пластинки и слонялись по комнате, покуривая, а потом опять пошли рубить дрова.
После, когда на исходе дня стало прохладно, мы поднялись к избушке, помылись и переоделись перед большой субботней вечеринкой. В течение дня Джафи бегал по склону вверх-вниз, по меньшей мере, раз десять: звонил, разговаривал с Кристиной, приносил хлеб и тащил простыни для своей девчонки на вечер (когда у него бывала девушка, он застилал тощий матрасик и циновки чистыми простынями — ритуал). Я же просто сидел в траве, ничего не делая, или писал хайку, или смотрел, как вокруг холма кружит старый стервятник.
— Там должно быть что-то мертвое, — прикидывал я. Джафи спросил:
— Чего ты рассиживаешь на заднице весь день?
— Я практикую ничегонеделание.
— Какая разница? На фиг, мой буддизм — деятельность. — И он стремглав сбежал вниз по склону. Затем я услыхал, как он пилит дрова и насвистывает где-то в отдалении. Он ни минуты не мог не дергаться. Медитации у него были регулярными, как по часам: он медитировал первым делом, когда просыпался, затем у него была полуденная медитация — всего каких-то три минуты, а затем — перед сном; и всё. Я же не торопился и грезил постоянно. Мы были двумя чужими, совершенно разными монахами на одной и той же тропе. Однако, я взял лопату и подровнял землю в том месте под розовым кустом, где лежала моя травяная постель: для комфорта здесь было немножко покато; но я нормально все выправил и той ночью после большой попойки спал хорошо.
Попойка была дикой. К джафи пришла девушка по имени Полли Уитмор — прекрасная брюнетка с испанской прической и темными глазами, на самом деле — жгучая красавица и тоже скалолазка. Она недавно развелась и теперь жила одна в Миллбрэ. А брат Кристины Уайти Джоунз привез свою невесту Пэтси. И, разумеется, домой с работы вернулся Шон и перед вечеринкой хорошенько почистился. На выходные приехал еще один парень — крупный блондин Бад Дифендорф, он работал уборщиком в Буддистской Ассоциации, чтобы оплачивать себе квартиру и бесплатно посещать занятия; такой большой мягкий Будда с трубкой в зубах и всякими странными идеями. Мне Бод понравился — он был интеллигентным, а еще мне понравилось то, что он начинал в Чикагском Университете как физик, потом переключился на философию, а теперь ушел от нее к ужасному убийце всякой философии — к Будде. Он говорил:
— У меня как-то был сон, что я сижу под деревом, пощипываю струны лютни и пою: «У меня нет имени». Я был безымянным бхикку. — Мне было очень приятно встретить так много буддистов после всего своего тяжелого автостопа.
Шон был странным буддистом-мистиком, голова у него полнилась всяческими суевериями и предчувствиями.
— Я верю в дьяволов, — сказал он.
— Что ж, — отозвался я, поглаживая по волосам его дочурку, — все маленькие дети знают, что все попадают на Небеса. — С этим он нежно согласился, печально кивнув своим бородатым черепом. Он был очень добрым. Он постоянно говорил: «Есть!» — по-морскому, поскольку у него была старая лодка, стоявшая на якоре в заливе, ее трепало штормами, и нам приходилось подгребать к ней и вытаскивать ее в холодный серый туман. Старое корыто, а не лодка — двенадцать футов в длину, без кабины, о которой можно было бы всерьез говорить, ничего, кроме прохудившегося корпуса, дрейфующего вокруг ржавой бочки. Уайти Джоунз, брат Кристины, был славным пареньком лет двадцати: никогда ничего не говорил, а только улыбался и терпеливо сносил подколки. Например, когда вечеринка наша стала уже довольно дикой, три пары скинули с себя всю одежду и стали танцевать нечто вроде невинной затейливой полечки — рука об руку по всей гостиной, пока детишки спали в своих кроватках. Это совершенно не беспокоило нас с Бадом — мы продолжали курить трубки и беседовать в углу о буддизме; на самом деле, так было потому, что у нас не было своих девчонок. А там танцевали три превосходно сложенных нимфы. А Джафи с Шоном затаскивали Пэтси в спальню, притворяясь, что пытаются ее сделать, чтобы досадить Уайти, а тот весь покраснел, совершенно голый, и такая борьба шла с хохотом по всему дому. Мы с Бадом сидели по-турецки в углу, перед нами танцевали обнаженные девушки, а мы смеялись, осознавая, что это — чертовски знакомая история.
— Это, кажется, — какая-то предыдущая жизнь, Рэй, — сказал Бад. — Мы с тобою были монахами в каком-то тибетском монастыре, где девушки танцевали для нас перед ябъюмом.
— Ага, мы были старыми монахами, которых секс больше не интересует, а Шон, Джафи и Уайти — молодыми, до сих пор полными пламени зла, им еще многому предстоит научиться. — То и дело мы с Бадом поглядывали на всю эту плоть и тайком облизывались. Но на самом деле большую часть всего этого голого кутежа я просто сидел с закрытыми глазами и слушал музыку: я действительно искренне не брал похоть в голову одной лишь силой воли и скрежетом зубовным. А самым лучшим способом было просто закрыть глаза. Несмотря на наготу и все остальное, в действительности это была нежная домашняя вечеринка, и в конце все уже начали позевывать, чтобы идти спать. Уайти ушел с Пэтси, Джафи поднялся на гору с Полли и уложил ее на свои свежие простыни, а я развернул спальник под кустом роз и уснул. Бад привез с собою собственный спальник и устроился на циновках у Шона.
Утром Бад поднялся к нам, зажег трубку и уселся на траву, болтая со мною, пока я продирал глаза. В течение дня, а это было воскресенье, к Монаханам заходили всякие-разные люди, и половина из них взбиралась на горку — взглянуть на хорошенькую избушку и двух знаменитых сумасшедших бхикку — Джафи и Рэя. Среди этих людей были Принцесса, Алва и Уоррен Кафлин. Шон установил на дворе большущую доску и по-королевски выставил вино, гамбургеры и соленья, зажег большой костер, вытащил две своих гитары — и это действительно был великолепный способ жить в Солнечной Калифорнии, как я понял: со всею прекрасной и тонкой Дхармой, связанной с этим, с походами в горы, — у них у всех были рюкзаки и спальники, и некоторые на следующий же день уходили по тропам Приморского Округа, а тропы эти прекрасны. Поэтому попойка наша постоянно делилась на три части: те, кто в гостиной, слушали музыку или листали книги, те, кто во дворе, ели и слушали гитару, а те, кто в избушке на вершине холма, заваривали чайники чаю, сидели по-турецки и говорили о поэзии и обо всем остальном, и о Дхарме, или бродили по высокой луговине и смотрели, как ребятишки запускают воздушных змеев, или как пожилые дамы катаются на лошадях. Каждые выходные происходил один и тот же мягонький пикничок, настоящая сценка из классики, где ангелы и куклы проводят некое цветочное время в пустоте, подобной пустоте в комиксе о Быках, цветущей ветке.
