Он вовсе не собирался производить такой эффект – просто стоит, полный врожденной драматической тайны, простирая руку, словно говоря: Узрите солнце! и: Узрите ангелов! – указывая на золотые головы своего семейства, и мы с Пэтом стоим ошеломленные.
И кричит: «С днем рожденья, Джек!» или какое-то еще дурацкое приветствие – «Хорошие новости! Я привез Эвелин, Эмили, Габи и Тимми, ибо мы все страшно благодарны и счастливы и все вышло смертельно прекрасно, точнее жизненно прекрасно, благодаря твоему стольнику, сейчас расскажу как все получилось, – (для него это полнейшая фантастика) – Я загнал свой старый «Нэш» который как известно даже не заводился и его приходилось толкать, сам же толкал знаешь, и взял у одного чувака потрясающий пурпурный или как его, мать? малиновый, серо-буро-малиновый, короче такой джипстер, Джек, это что-то невероятное, представь себе: радио прекрасное, новехонькие двойные фары, и то и се и все что угодно, покрышки новые отличные, весь аж сверкает, а цвет – ну как его? ага, во, виноградный! – (подсказывает Эвелин) – Виноградный, в честь всяческого винища, так что мы все вот приехали не только спасибо сказать и вообще повидаться, а прямо-таки отпраздновать и обмыть, я аж весь булькаю от восторга, как девочка, хе-хе-хе, да-да, ребятки, входите, а потом выходите, сейчас будем таскать все это хозяйство из машины, готовьтесь ночевать на улице, на свежем замечательном воздухе, так вот Джек, я просто ВНЕ себя от счастья, у меня НОВАЯ РАБОТА!! одновременно с этим чудесным прекрасным старичком новичком шикарным джипом! новая работа прямо в центре Лос-Гатоса, даже на машине ездить не нужно, пешком два шага, полмили всего, давай мама заходи, познакомься, это старичок Пэт МакЛир, давай там сообрази какую-нибудь там яичницу или мясо мы же привезли, и винишко красненькое открывай, винище для старого пьяницы Джека, друга моего дорогого, а лично персонально я прогуляюсь с ним до ворот, где машина стоит, у тебя же есть ключ от ворот, Джек, ну вот, пройдемся поболтаем как в прежние времена, и потихонечку полегонечку прокатимся обратно на моей новой медленной лодке в Китай».
Вот тебе и новый день, и полностью новая ситуация, Коди всегда так, прямо целая новая вселенная – вдруг мы оказываемся вдвоем, впервые за Бог знает сколько лет, быстро шагаем по дорожке к воротам, и он хитро косится на меня потирая руки, как будто приготовил еще сюрприз, самый главный: «Как ты уже догадался, дружище, у меня с собой ПОСЛЕДНИЙ, самый что ни на есть распоследний но самый что ни на есть отличнейший из всех туго забитых улетнейших убойнейших суперкосяков на свете, и сейчас мы его с тобой взорвем, почему я и сказал чтоб ты пока не брал вино, вино от нас не убежит, будем пить вино, плясать и хохотать, – и он раскуривает косяк, приговаривая: – Давай теперь не торопиться особо, погуляем с тобой не спеша как прежде, вспомним как бывало гуляли по выходным, когда на железке служили, помнишь на углу Третьей и Таунсенд, какой там был закат совершенно пурпурный, прямо над крестом миссии – Давай потихонечку полегонечку полюбуемся на эту клевую долину» – и мы пыхаем, но как всегда трава поселяет в мозгах параноидальные сомнения, и мы молча топаем к машине, действительно богатого виноградного цвета, новехонький сверкающий джипстер со всеми прибамбасами, и все наше золотое воссоединение выливается в кодину лекцию о том почему эта машина такая лапочка (технические детали), он даже прикрикивает на меня пока я вожусь с замком: «Весь день тут что ли ждать, хо-хо-хо!»
Но дело, наверное, не в травяной паранойе, хотя с другой стороны кто его знает – Я-то давно уже траву не курю, у меня от нее тараканы – Но вот мы не спеша подъезжаем к дому, Эвелин с пэтовской женой спелись и ведут женские беседы, а мы с МакЛиром и Коди сидим за столом планируя экскурсии к морю с детьми.
Нам с Эвелин тоже годами не удается поговорить, О прежние времена когда мы засиживались с ней допоздна у камина в разговорах о Коди, о его душе, Коди то, Коди се, аж слышно было как звенит имя Коди под крышами всей Америки, от берега до берега, это кодины женщины говорят о нем, произнося его имя с какой-то болью и вместе с тем с пронзительным девичьим восторгом: «Коди должен научиться контролировать свою непомерную энергию» и Коди «всегда умудряется превратить свою маленькую беленькую ложь в большую и черную», и как сказал Ирвин Гарден бабы всегда ведут трансконтинентальные телефонные беседы о его кодином члене (вполне возможно).
Ибо он всегда чрезвычайно стремился к полностью исчерпывающим отношениям со своими женщинами, вплоть до сплетения в единую осьминогую путаницу душ, и слез, и минетов, и гостиничных номеров, и беготни из машины в машину, из двери в дверь, и грандиозных полночных скандалов, о этот псих, когда-нибудь на его могиле начертают: «Он Жил, Он Потел» – Никогда наполовину, все или ничего – Хотя я же говорю, последнее время он как-то поутих, после свински несправедливого приговора и отсидки мир наконец-то слегка прискучил ему, и в тех случаях когда прежде пустился бы в громоздкое разъяснение своих мыслей ради блага всех присутствующих, попутно надевая носки и приводя в порядок бумаги перед уходом, теперь он лишь устало пожмет плечами – Иезуит при исполнении – Впрочем я вспоминаю один безумный момент в хижине очень типичный для Коди, такой сложносочиненный и разноплановый, со множеством нюансов, как будто вся вселенная одновременно взорвалась наружу и внутрь: заходит ангелическая дочурка Пэта и протягивает мне чрезвычайно крохотный цветочек («Это, – говорит, – тебе») (малышка почему-то решила что мне необходим цветочек, а может мама ее надоумила, чтоб значит очаровать меня), а в этот момент Коди яростно втолковывает своему сыну Тиму: «Левая рука никогда не должна знать что делает правая», а у меня никак не получается взять этот невероятно малюсенький цветок, слишком уж он мал, неосязаем и почти не виден, только такая маленькая девочка могла его найти, и я поднимаю глаза на Коди который втюхивает все это Тиму и отчасти чтобы произвести впечатление на Эвелин говорю: «Левая рука, конечно, не должна знать, что делает правая, но эта правая даже цветок взять не в состоянии» – И Коди только мельком взглядывает: «Ага, ага».
И в общем все, что началось как большое священное воссоединение и праздник на небесах, выливается в кучу эффектного трепа, во всяком случае с моей стороны, но после выпитого вина мне становится легче и мы все отправляемся к морю – Мы с Эвелин идем первые, а когда тропа сужается, я иду впереди, как индеец, чтобы похвастаться ей каким я тут индейцем был все лето – Меня распирает все ей рассказать и показать – «Видишь вон те деревья – тут обычно пасется мул, увидишь – обалдеешь, весь в локонах как Руфь какая-нибудь, совершенно библейский мул, стоит себе медитирует, а теперь смотри наверх – видишь мост? ну как тебе?» – Дети в восхищении от останков разбившегося автомобиля – В какой-то момент я сижу на песке, подходит Коди, и я почесывая подмышки говорю голосом Уоллеса Бири: «Проклят тот кто попал в Долину Смерти» (последняя реплика из великого фильма «Команда двадцати мулов»), и Коди говорит: «Во-во, точно, именно так надо подражать старичку Уоллесу Бири, именно с такой деревяшкой в голосе: «Проклят тот кто попал в Долину Смерти», хе-хе, ага» – и тут же убегает болтать с женой МакЛира.
Есть что-то ужасно грустное в том, как семьи и вообще люди маячат врассыпную на фоне моря, пикниковый разброд и печаль – Я сообщаю Эвелин, что в один прекрасный день запросто может прикатить приливная волна с Гавайев, ее будет видно за много миль, гигантская стена ужасной воды, и тогда «Представляешь каково оно будет бежать и карабкаться по скалам?» а Коди слышит и встревает: «Что?» – а я: «Смоет нас и унесет в Салинас», и Коди: «Что? а как же мой новый джип? Пойду переставлю!» (вот так он шутит).
