– Деньги надо как можно скорее поместить в банк. С меня довольно этих игр в пиратские клады. В конце концов, это же не золотые дублоны, а самая обыкновенная бумага. От длительного хранения в земле она, как известно, приходит в негодность. Бумаге нужна постоянная температура и влажность. Думаю, что в хранилище банка созданы соответствующие условия. Ты меня понял. Стас?
Сидевший справа от водителя коренастый крепыш с приметным шрамом на тщательно выбритом подбородке повернулся к нему всем телом.
– Странная идея, – сказал он. – И очень рискованная.
– Больше всех рискует тот, кто вообще не рискует, – изрек Граф, глядя мимо собеседника на извилистую лесную дорогу, рывками убегавшую под днище джипа.
– Ну, это точно не про вас, – немного натянуто пошутил человек со шрамом. – Впрочем, вам виднее. Хозяин здесь вы.
– Вот именно. Так что подготовь почву в банке.
– В каком?
Несколько мгновений Граф молча смотрел прямо в лицо своему собеседнику. В конце концов тот не выдержал и отвел взгляд.
– Не надо, Стас, – мягко сказал Граф. – Не надо валять дурака. Есть только один банк, в котором ты можешь квалифицированно подготовить почву. Твоя лояльность по отношению к.., э-э-э… Евгению Дмитриевичу вполне понятна и даже похвальна, но вечно сидеть на двух стульях нельзя. В лучшем случае ты рискуешь провалиться в щель, а в худшем… В худшем тебе просто порвут задницу. Надвое, как мандарин.
– Гм, – смущенно сказал Стас. – Хорошо… Но как вы себе это представляете? Не могу же я явиться к нему в кабинет с двумя чемоданами баксов и сказать: вот, мол, надо бы открыть счет. Да и он не станет…
– Это уже не твоя забота, – успокоил его Граф. – На то, чтобы пропустить деньги через наши магазины и казино, потребуется неделя, максимум – две. Твое дело – деликатно и доходчиво объяснить Евгению Дмитриевичу, кто помещает деньги, что он лично будет иметь с этого дела и что с ним случится, если банк ненароком вздумает обанкротиться. Думаю, ты с этим справишься.
– Думаю, да, – согласился Стас.
Глава 7
Юрию снилась Алена – не та Алена со смешными мышиными хвостиками на затылке, которая терпеть не могла юбки и норовила даже в школу явиться в клешах, за что ей не раз попадало от завуча, а та, которую он увидел дома у Цыбы: взрослая, знающая себе цену женщина, немыслимо красивая, желанная… Она звала его, манила за собой, обещая счастье, она говорила, что передумала и готова хоть сейчас выйти за него замуж, но теперь Юрий твердо знал, что жениться на ней нельзя, потому что она была не только Аленой: время от времени она почему-то превращалась в маму и принималась кормить его борщом, не переставая при этом строить планы их будущей счастливой семейной жизни. В конце концов Юрий возмутился. “Перестань, мама, – сказал он. – Что за шутки! Неужели вокруг мало приличных пенсионеров?” Разумеется, мама тут же превратилась в Алену. “Ты что, Филарет? – смеясь, спросила она. – Зачем мне пенсионер? У меня есть Цыба и ты!” Она хохотала и хохотала, и постепенно хохот ее перестал нравиться Юрию. Он был слишком визгливым и в конце концов превратился в крик, а затем в дребезжащий назойливый звон…
Юрий открыл глаза и увидел над собой желтый потолок, перечеркнутый идеально ровной ложбинкой рустованного шва. Шов местами потрескался, а в одном месте из него даже вывалился кусочек штукатурки. “Надо делать ремонт”, – привычно подумал Юрий, понемногу отходя от приступа беспричинного липкого страха, вызванного финальной сценой сна. Эта сцена постепенно бледнела в памяти, растворяясь во впечатлениях нового дня, и стоило Юрию попытаться поподробнее припомнить, что именно ему снилось, как сои окончательно растаял, оставив после себя лишь ощущение смутной тревоги. Юрий сел на постели и потянулся за часами – ему казалось, что время подъема еще не наступило, – ив это время дверной звонок снова принялся дребезжать.
Пока Юрий натягивал линялые спортивные штаны и футболку, звонок замолчал, и в дверь начали лупить ногами.
– Совсем обалдели, – пробормотал Юрий, шаркая шлепанцами. – Кого там принесло?
Его слегка покачивало: ночная смена выдалась хлопотной, а поспать он успел не больше двух часов. Человек, ломившийся в дверь, рисковал получить по шее. На полпути к прихожей Юрий задумался: кто бы это мог быть? До сих пор его время от времени навещала только соседка тетя Маша. Может быть, слесарь из ЖЭКа? Судя по настойчивости, с которой незваный гость ломился в дверь, это было похоже на правду. Может быть, трубу прорвало и соседей снизу заливает?
Он щелкнул задвижкой замка. Глазка в двери не было, а спрашивать, кто там, было как-то неловко: все-таки взрослый дядя, косая сажень в плечах, бывший офицер-десантник… “А вот угостят тебя из-за двери слезогонкой, будешь тогда знать, как отпирать кому попало”, – пропищал ехидный голосок где-то внутри головы.
За дверью стоял Арцыбашев, одетый с небрежной элегантностью человека, давно забывшего, что значит считать деньги. Галстук его слегка сбился на сторону от усилий, лицо немного раскраснелось, в остальном же он выглядел так, словно собрался позировать для обложки журнала мод.
– Ты почему не спрашиваешь, кто пришел? – агрессивно поинтересовался он вместо приветствия.
– А чего спрашивать? – Юрий пожал плечами. – Можно подумать, кто-то признается, что пришел убивать и грабить. Да и что с меня взять?
– А вот шандарахнут тебя чем-нибудь по башке или из баллончика опрыскают, как таракана, тогда я узнаешь, что с тебя можно взять, – сказал Арцыбашев, почти дословно повторяя мысли Юрия. – Нынче народ пошел отчаянный, за бутылку друг друга на куски режут. Ты чего не открываешь?
– А ты чего ломишься ни свет ни заря? – Ничего себе – ни свет ни заря; – воскликнул Арцыбашев, посмотрел на часы и, бесцеремонно отодвинув Юрия с дороги, протиснулся мимо него в прихожую. – Десять часов, а он дрыхнет!
– Я с ночной, – сообщил Юрий. – А ты как меня разыскал?
Арцыбашев, который уже стоял на пороге комнаты, обернулся и некоторое время разглядывал приятеля с немым восхищением.
– Ч-черт, – сообразив, в чем дело, смущенно выругался Юрий. – Действительно…
– Дошел, – констатировал Арцыбашев. – Докатился. Нет, старик, одинокая жизнь тебе не на пользу.
– Ну ладно, ладно, – проворчал Юрий, – понес… Ну, вылетело у меня из головы, что мама, в отличие от тебя, никуда не переезжала. Ты такой важный сделался, что как будто бы даже и не ты. Как будто не с тобой вон под тем столом в партизан играли.
– Да неужто тот самый?! – поразился Арцыбашев, с веселым удивлением разглядывая обшарпанный стол-книгу, придвинутый вплотную к окну.
– Тот, тот, – ответил Юрий, запирая дверь. – Проходи, что стал на пороге?
Арцыбашев вошел в комнату, ступая осторожно, с опаской, словно боясь потревожить какую-то тень, все еще жившую среди выцветших обоев и запаха герани. Он обогнул развороченную постель и остановился перед стеной, на которой висели фотографии. Была у мамы такая несовременная привычка – вешать самые дорогие для нее фотографии на стену. Юрий не стал ничего менять, и теперь к старым фотографиям добавились две новые: мамина и еще одна – оттуда. Именно на эту фотографию сейчас смотрел Арцыбашев, и Юрий пожалел, что не удержался и выставил частичку своего прошлого на всеобщее обозрение.
