Я посидел с братом, помог ему решать задачки про поезда и пешеходов, поражаясь, как можно быть в его возрасте таким неразвитым. К нам заглянула сестра, швырнула на кровать брошенный в коридоре на полу шарф.
Он состроил рожу ей в спину и проканючил:
— Жирная бочка родила сыночка!
Я положил руку ему на шею.
— Не надо так говорить о ней.
Он скорчил презрительную физиономию.
— Она — моя сестра! Как хочу так и говорю.
Я сдавил ему шею. По его лицу было видно, что больно.
— Она — моя сестра! И чтобы ты больше не смел так о ней говорить! Ты понял?
Он пропищал, что понял, и я его отпустил. Своим взглядом он показал, что иметь старшего брата больше ему совсем не нравилось.
Вечером мы остались вдвоем с отцом. Он все время потягивал чай из большой чашки — сказал, что у него камни в почках.
Я спросил, чем он занимается. Оказалось, что мой отец — архитектор. Я даже этого про него не знал.
Я поинтересовался, что он сейчас проектирует, и получил в ответ:
— Вавилонскую башню!
Потом он сказал, что им заказали новую тюрьму.
Он сидел ссутулившись, нога на ногу, сложив руки на колене. Совсем как я. Только теперь мне бросилось в глаза, как мы похожи. Я стал замечать в нем мои интонации, жесты, ужимки. И нос мой был его, и разрез глаз, и губы.
Я спросил, помнит ли он, как я родился. Отец оживился, стал рассказывать, как увидел меня в первый раз. Сказал, что сразу после рождения у меня личико было, как египетский барельеф, а на другой день все проступило — нос стал выпуклым, глаза углубились, губы стали губами. Я был морковного цвета от младенческой желтухи, и еще его поразило, что я появился на свет с длинными, отросшими ногтями.
Я спросил, помнит ли он, как мы ходили встречать на вокзал маму, и он посадил меня на шею, чтобы я ее высматривал? Он неуверенно закивал.
Он расспрашивал про маму, про ее слепого мужа, про мои университеты. Но я видел, что его это не очень интересовало. И меня тоже. Мы оба зевали. У меня до этого еще была бессонная ночь в поезде.
Мне постелили в его кабинете на диване у книжного шкафа.
Я все ждал, что он скажет мне что-то важное. Но услышал только:
— Спокойной ночи, завтра еще наговоримся.
В нем было что-то жалкое.
Перед сном я взял с полки наугад полистать книжку, это было какое-то старинное сочинение о строительных камнях. Оказывается, саркофаг — это название породы камня, который добывали в Троаде и который имеет свойство уничтожать без остатка тело и даже кости мертвеца, поэтому из него строили гробницы. Пожирающий мясо. Странно, что камень впитывал в себя человека.
Я проснулся рано утром, в темноте, когда еще все спали, и пошел на вокзал, ни с кем не попрощавшись. Уехал первым поездом.
Маме перед отъездом я соврал, что останусь ночевать у друга, а вернувшись, за чаем, когда мы остались вдвоем, признался, что ездил к отцу.
Она долго молчала, позвякивая ложечкой в чашке. И вдруг сказала:
— Зачем? Это не твой отец.
Я оторопел.
И мама рассказала мне, что в молодости за ней несколько лет ухаживал этот архитектор, но она его не любила.
— Пригласит на концерт, идем с ним в зале по проходу, все смотрят на нас, а я умираю от стыда за него — неухоженный, помятый, пахнет простым мылом.
Он звал замуж — отказала. А когда забеременела мною, вспомнила о нем и согласилась. Сказала, что на свадьбе старалась втягивать в себя живот, но никто и так ничего не заметил.
Я только и смог промямлить:
— Но ведь ты же его использовала!
— Да. Наверно, я поступила подло. Может быть. Но ради тебя я готова была пойти на все. Сказала себе: у ребенка должен быть отец! Думала, что получится полюбить его. Не получилось. Я говорила себе — так надо! И в конце концов поняла — не могу больше. Уговаривала себя быть благодарной ему, а выходило, что от каждого его прикосновения чуть ли не тошнило. Не семья это была, а пытка. И в какой-то момент я взорвалась. У него было тяжелое время — мост, который он проектировал, обвалился. И тут еще я ему все сказала.
Я, когда пришел в себя, спросил:
— А кто же тогда мой отец?
Она достала запрятанную от отчима пачку папирос и закурила в форточку. Я ждал.
Наконец она ответила:
— Какая разница? У тебя, может, вообще никогда не было отца. Ты еще только появился у меня в животе, а у тебя уже была только я. Считай, что непорочное зачатие.
И горько ухмыльнулась. Больше она не проронила об этом ни слова.
Вот, Сашенька моя, рассказал.
Ты знаешь, что действительно забавно? То, что тогда хотел написать об этом серьезный рассказ или даже повесть: юноша ищет отца и наконец находит. Не понимал, что на самом деле это очень смешная история. Господи, я хотел стать писателем! Быть писателем — это быть никем.
Сашка, тот я, прежний, мне сейчас смешон и отвратителен. Я зачеркнул его. Мне уже столько лет, а я все еще ничего про себя не знаю. Кто я? Чего я хочу? Я все еще никто! Я еще ничего в этой жизни не сделал! Этому можно найти сколько угодно оправданий, но я не хочу их искать. Я начинаю все с самых азов. Знаю, чувствую, что во мне растет кто-то другой, настоящий. И у него столько сил и желания сделать что-то важное! Когда я вернусь, я не буду тратить попусту ни минуты. Все будет не так. Я столько всего успею сделать, совершить! Я даже смотреть на небо буду совсем по-другому.
Знаю, что ты подумала, читая эти глупые строчки, что я и так ведь могу смотреть на небо…
Нет, Сашенька, все это не то, не то!
Знаешь, какая мысль мне тут пришла в голову. Ты будешь смеяться. Пожалуйста, не смейся, родная!
Когда я вернусь, я мог бы стать учителем.
Догадываюсь, ты сейчас припомнишь, как древние греки подбирали учителей. Раб сломает себе руку или ногу, станет непригодным ни к какой работе, тогда хозяева говорят: «Вот и педагог готов!».
Не знаю, какой из меня получился бы учитель, но мне кажется почему-то, что это — мое. Во всяком случае, я мог бы попробовать.
Да, мне почему-то кажется, что из меня мог бы получиться хороший учитель. Я мог бы преподавать литературу. Почему нет? Что ты думаешь?
Вообще мне теперь приходят в голову мысли, раньше совершенно невозможные. Например, хочу, чтобы у нас был ребенок. Удивилась?
Я сам себе удивился. И почему-то хочется, чтобы это был мальчишка.
Но представляю его уже подросшим. Я ведь совсем не знаю младенцев и, наверно, их побаиваюсь.
И думаю, например, о том, как займемся с ним шахматами — а чтобы приохотить его к игре, буду играть без ферзя.
