6 октября 1914 г. Понедельник Сегодня получили письмо от Нюси из Петрограда. Она пишет про свою учебу в консерватории и еще что в столице всюду чувствуется война. В Мариинке перед началом каждого спектакля исполняют гимны союзных держав. Сначала русский, потом «Марсельезу», потом “God save the King” . Сколько же это времени нужно стоять?! Вагнера, и вообще немцев, совсем исключили из репертуара. А в крупных магазинах вывесили таблички «Просьба не говорить по-немецки», даже в немецком отделе Публичной библиотеки появилось объявление: “Bitte, kein Deutsch!” В трамвае, в котором Нюся ехала в консерваторию, какой-то молодящийся старичок уступил даме место и сказал по привычке: “Bitte, nehmen Sie Platz!” – его выбросили из трамвая! Ужас!
8 октября 1914 г. Среда
Мир сошел с ума! Только на прошлой неделе мы читали в газете, что в Петрограде гимназистка выбросилась из окна, держа в руках образ. Сегодня в проливной дождь под зонтиками мы хоронили Дмитрия Порошина из мужской гимназии Беловольского, сына следователя. Он застрелился из отцовского револьвера!
Ляля сказала, что он был влюблен в любовницу своего отца. Какой только ерунды не услышишь от наших девиц!
10 октября 1914 г. Пятница
«Любовь – изменница. Она царапает вас до крови, как кошка, даже если вы хотели всего лишь с ней поиграться». Нинон де Лакло. И где только Тала все это находит!
Близнецы Назаровы убежали на фронт. Оставили письмо. И кому! Тусе! Она нашла его у себя в парте, страшно возгордилась и, прежде чем отнести директрисе, вслух всем зачитывала на переменке. Назаровы написали, что или упокоятся под дубовым крестом, или вернутся с Георгиевским.
Тусю просто распирало от гордости!
14 октября 1914 г. Вторник
На перемене я смотрела с другими девочками в окно, как брат Талы Женя Мартьянов во дворе делает упражнения на параллельных брусьях. А вдруг это именно он выцарапывает везде мои инициалы? Глупость! Но тогда, у окна, по рукам и ногам как будто побежали мурашки.
Женя так ловко соскочил на землю, как цирковой атлет, очень красиво вскинул руки и гордо посмотрел в нашу сторону. Девочки захлопали в ладоши. Я отошла от окна, потому что подумала: а вдруг его взгляд ищет именно меня? Открыла учебник, уткнулась в буквы. А там про Цицерона.
Смотрела полвечера на себя в зеркало. Все дома уверяют, что я красавица, а тут – картофелина вместо носа, толстые щеки, ужасный подбородок, отвратительный лоб! А глаза! А ресницы! Брови! Все какое-то недоделанное, жалкое! Неужели кто-то такую может полюбить? А тут еще их дурацкие уроки! Господи, при чем здесь какой-то Цицерон?! Что за Форум? Какое отношение ко мне имеет Рим? Зачем мне нужен какой-то Нума Помпилий?
19 октября 1914 г. Воскресенье Были у обедни. В церкви я увидела мать Назаровых. Она стояла на коленях на полу. Потом никак не могла подняться, пока ей не помогли. Так жалко ее! От близнецов никаких известий.
22 октября 1914 г. Среда
В гимназии был молебен в празднование Казанской Богоматери. Молились за освобождение России от немцев, как тогда от поляков. Мне было неприятно, что наши все время шушукались Бог знает о чем! Все девочки перевлюблялись и показывают друг другу под клятвой хранить молчание дневники с записями: «Сегодня я перестала быть влюбленной в N и влюбилась в X» с указанием не только даты, но и часа! Какие они все еще дети!
Я никому ничего не показываю. Этот дневник – только для меня. Ни для кого больше. Может быть, покажу только человеку, которого по-настоящему полюблю. Ведь у Талы, Ляли, у других – все это ненастоящее! Настоящее так не бывает!
Сейчас снова взяла с полки Марию Башкирцеву, открыла посередине, а там кто-то из сестер отметил карандашом: «Я похожа на терпеливого, неутомимого химика, проводящего ночи над своими ретортами, чтобы не упустить ожидаемого, желанного мгновения. Мне кажется, что это может случиться каждый день, и я думаю и жду… С тревогой спрашиваю – не то ли это?»
Вот и я все время прислушивалась к себе – не то ли это?
Кажется, нет… Нет. Нет!
На полях в книге приписано: «Любовь – величайшее счастье, даже несчастная любовь». Машин почерк. Это у нее-то несчастная любовь с Борисом? Мне бы хоть кусочек такой! Как же я ей завидую!
29 октября 1914 г. Среда
В гимназии все начали делать себе маникюр: ножничками обрезают кожицу, отпускают длинные ногти, подпиливают, чтобы имели красивую форму.
У меня такие некрасивые руки!
Вчера в классе испортился свет, пришел электромонтер. Принес длинную лестницу с раздвижными ногами. Залез под потолок, копошится там – и вдруг замечаю, как девочки стали ломаться перед ним, кокетничать. Презираю! И все только потому, что в класс вошел молодой мужчина!
31 октября 1914 г. Пятница
Евгешка заболела, и, наверно, серьезно, потому что немецкий нам теперь вместо нее преподает отец Бориса. Я его видела, когда мы с Машей приходили к ним в гости. Тогда Николай Викторович был очень симпатичный и веселый, все время угощал нас ландрином. Перед классом он совсем другой, хмурый, недоступный. Немецкий все и так ненавидели из-за Евгешки и из-за войны, а теперь еще никто не может простить ему смены фамилии: был Мюллер, а стал Мельников. В этом все видят только трусость и карьеризм. После уроков в гардеробной девочки стали говорить про него гадости, передразнивать, как Николай Викторович учит произношению. У него действительно кривые и нехорошие зубы, но почему из-за этого надо над этим человеком издеваться? Я вдруг почувствовала такую ярость в себе! Какие же это подруги! Просто злобная стая! И я произнесла громко и четко: «Он поменял фамилию не потому, что трус, а потому, что ему стыдно за свою нацию!» Стало тихо. Все смотрели на меня. Я повернулась и ушла. По дороге мне стало очень-очень плохо. Испугалась, что теперь они станут меня бойкотировать. А уже дома пришел другой страх – страх страха. Неужели я так малодушна, что испугалась остаться в одиночестве? Мне ужасно стыдно. Я такая же, как они. Ничем не лучше. Нет, я хуже. Потому что они смеялись над Николаем Викторовичем искренне, а я за него заступилась и потом сама же испугалась своего заступничества.
А еще перечитала запись за среду. Как же так я могу писать о других и презирать их, если я ничем их не лучше? Подумаешь, они стали кокетничать перед каким-то монтером! Дело же не в монтере! Просто они хотят нравиться всем, вообще всем кругом и влюбить в себя весь мир, вплоть до последнего монтера! И я такая же.
Какой ужас!
4 ноября 1914 г. Вторник
Сегодня был отличный солнечный день. Зашла за Талой, чтобы идти гулять. Она пошла переодеваться и, как всегда, прокопалась чуть ли не битый час. Пока я ждала ее, из своей комнаты выглянул Женя и позвал к себе. Я вошла в его комнату, и он показал кристаллы медного купороса, которые два месяца выращивал на подоконнике. Прямо настоящие изумруды! Ничего такого я еще не видела! Женя – удивительный! Потом спустилась Тала, и мы пошли.
А сейчас легла спать, но не могу – все время думаю о нем. Вижу его глаза, крепкие мускулистые руки, стройные ноги в гетрах. У него красивые руки, даже несмотря на то, что ошпаренные реактивами. А на скуле у него шрам – он подрался в Новопоселенском саду с хулиганами из Темерника, один из них ранил его кастетом. Какой он сильный, бесстрашный!
