И вот я оказываюсь внутри мгновения абсолютной ясности. И говорю:
— Я сам не понимаю, если честно. Мне кажется, лучше принять все таким, какое оно есть, и не искать объяснений.
Мари соглашается. Но хочет кое-что добавить:
— Ну что ж, не искать так не искать. Но все равно мы бы хотели тебя поблагодарить.
— Да, — поддерживает ее Луа.
Мари кивает, он встает и идет к холодильнику. К дверце магнитом прилеплен конверт. На нем написано: «Эд Кеннеди». Луа возвращается и протягивает мне его.
— Мы люди небогатые, — говорит он, — но мы старались. Для тебя.
Конверт ложится мне в ладони.
— Тебе должно понравиться. Ну, просто мне так кажется.
Внутри — нарисованная от руки рождественская открытка. Похоже, в ее изготовлении поучаствовали все дети. На рисунке — елки, увешанные гирляндами. И играющие дети. Понятно, что рисунки — большей частью детское каля-маля, но по мне, они замечательные. Внутри написано поздравление — тоже детской рукой:
[17]
Я расплываюсь в улыбке, встаю и иду в гостиную. Дети лежат на ковре и смотрят телевизор.
— Спасибо за открытку! — говорю я.
Они отвечают хором, но голосок Джесси слышен лучше всех:
— Мы старались, Эд!
И они снова утыкаются в экран. Идет кино — о приключениях животных и все такое. Вниз по реке плывет картонная коробка с котом, и его судьба интересует детей гораздо больше, чем беседы со мной.
— Тогда пока!
Но они меня, конечно, не слышат.
Посмотрев еще раз на рисунки, я иду обратно на кухню.
Оказывается, это еще не все.
Луа протягивает мне маленький темный камень с узором в виде креста.
— Мне это подарил друг. На счастье. Возьми, Эд, — говорит он. И протягивает камешек. — Я хочу, чтобы теперь он был у тебя.
Мы, все трое, смотрим на него. Молча.
А потом я — неожиданно для самого себя — говорю:
— Прости, Луа, но я не могу это принять.
Голос хозяина дома спокоен и мягок, но очень настойчив. И глаза раскрыты широко-широко, в них плещется желание убедить меня.
— Эд! Ты должен это взять! Ты нам столько дал! Даже не представляешь, как много!
И Луа снова протягивает мне камень. А потом берет и кладет мне в ладонь и смыкает над ним пальцы — держи, мол, крепче. Моя рука лежит в его ладонях.
— Теперь он твой.
— Он не только на счастье, — поясняет Мари. — Это чтобы ты нас не забывал.
Теперь уж точно нельзя отказываться. Я смотрю на камень.
— Спасибо, — говорю я супругам Татупу. — Я буду его беречь.
Луа кладет руку мне на плечо:
— Я знаю.
И мы втроем стоим на кухне. Вместе. Как одна семья.
На прощание Мари целует меня в щеку.
— Помни, — говорит он. — Мы всегда тебе рады. Заходи почаще.
— Спасибо, — благодарю я и иду к двери.
Луа говорит, что довезет меня до дома, но я отказываюсь. В основном, потому что мне действительно хочется прогуляться сегодня вечером. Мы пожимаем друг другу руки, и Луа опять пытается переломать мне кости своей лапищей.
Он провожает меня к дороге. А потом задает последний на сегодня вопрос:
— Эд, я могу у тебя кое-что спросить?
Мы стоим в нескольких шагах друг от друга.
— Да, Луа.
Он отступает еще на шаг, и мы оказываемся в полной темноте. За нашими спинами переливаются огнями разноцветные лампочки. Наступает мгновение истины.
— Ты ведь никогда не жил в этом доме, правда? — говорит Луа.
Врать нельзя. Пути к отступлению отрезаны.
— Нет, — честно говорю я. — Не жил.
Мы смотрим друг на друга, и по лицу Луа видно: он хотел бы о многом спросить. Даже раскрыл рот, чтобы задать вопрос, и вдруг передумал. Видимо, понял: не надо портить такое прекрасное мгновение лишними словами.
Пусть все идет как идет.
— Пока, Эд.
— Пока, Луа.
Мы обмениваемой рукопожатиями и расходимся в разные стороны.
Дойдя до перекрестка, прежде чем повернуть за угол, я оглядываюсь. Мне хочется еще раз посмотреть на огни гирлянды.
8
Клоун-стрит. Чипсы. Швейцар. И я
Сегодня самый жаркий день в году. А я как на грех работаю в дневную смену. В машине есть кондиционер, но он почему-то ломается. Пассажиры, конечно, очень недовольны. Я честно предупреждаю всех о поломке, но от поездки отказывается только один. Человек жадно затягивается сигаретой и разочарованно замечает:
— Ну нет, без кондиционера — нереально.
— Понятное дело, — согласно пожимаю плечами я.
Камень Луа Татупу лежит в левом кармане. Возможно, это из-за него безумное движение в центре города меня почему-то совсем не раздражает. Вроде сплошные пробки, все стоят, даже на зеленый, — а я все равно чувствую себя очень счастливым.
Поставив машину на стоянку, я вижу, как подъезжает Одри. Она опускает стекло и говорит:
— Черт, я вся вспотела! Такая жарища!
А я представляю капельки испарины на ее коже. Как бы я слизывал их языком. Перед глазами проходят соблазнительные картины, — надеюсь, это не видно по моему лицу.
— Эд?..
Волосы у нее не очень чистые, но для меня они все равно самые красивые. Светлые такие, цвета пшеницы. На лице Одри прыгают три или четыре солнечных зайчика. Она повторяет:
— Эд?..
— Извини, — откликаюсь я наконец. — Задумался о своем. — И оборачиваюсь — туда, где стоит ее парень. Ждет, когда Одри выйдет из машины и подойдет. — Смотри, кто тебя дожидается.
Повернувшись к Одри, я промахиваюсь взглядом и упираюсь в пальцы на руле. Они лежат совершенно расслабленно, купаясь в солнечном свете. До чего же они красивые. «Интересно, а этот хрен подмечает такие мелочи?» — сердито думаю я. Но Одри, конечно, ничего не говорю.
— Пока, — прощаюсь я.
И отхожу от машины.
