Как к брату, подумала я, но не сказала вслух.
— Ладно, Тоха. Если смогу, я к тебе ещё приду. Держись тут, и глупостей не делай.
— А, всё равно отправят… — Тоха заметно погрустнел. Мне казалось, что он сейчас заплачет.
— Не плачь.
— Я не плачу, — сказал Тоха. — Я, вообще, не умею плакать.
Зато я умею плакать. И я проплакала всю обратную дорогу, от психушки до своего дома. Потом я плакала дома, весь вечер, с небольшими перерывами. Мне повезло — муж был на дежурстве, а дети — на речке.
Муж пришёл поздно вечером. Я рассказала ему всё, включая имя завхоза. Потому что муж мой — это всё равно, что я. Ему было можно рассказать всё, и даже назвать имена.
Глава 23
Надежде я тоже всё рассказала, только на следующий день. Не назвав имени того, кто взял обои. Со слов Тохи, конечно.
— Я, примерно, так и думала, — сказала Надежда. — Зачем Протоке обои? Правда, я думала, что он вынес их сам, но для кого-то из наших. За небольшое вознаграждение.
— Что же мы такое творим, а, Надежда?
— Что творим? Се ля ви. Все так, и мы так. Хотя — противно, конечно.
— Но пацан-то, какой бы он хулиганистый не был… Невинно пострадал, получается?
— Не так уж и невинно…
— А судьи — кто?
— А кто сильнее, те и судьи. Ты разве ещё не поняла до сих пор? Или до тебя доходит, как до жирафа?
— Угу, — сказала я. — Как до жирафа. Лучше бы — это совсем не дошло бы до меня…
— Не спрячешься, — сказала Надежда. — Не спрячешься.
Заканчивался учебный год. В интернате царила суета. Дети сдавали книги, сдавали постельное бельё, сдавали вещи.
Девятый класс писал в этом году экзамены — прямо в классах, в виде контрольных.
Ещё пару дней, и никого в интернате не останется. Только — двадцать восьмого выпускной вечер, и всё.
— Наталья Петровна, там вас женщина какая-то ищет! Там, возле вашего кабинета стоит.
Я узнала эту женщину сразу, хотя и не видела её никогда. Узнала и по лицу, и по чёрному платку.
— Аксёнова?
— Да.
— Заходите.
Мать Ани Аксёновой, в чёрном платке, сидела за столом в моей «келье», и слёзы текли по её лицу.
— Не могу детей этих видеть… Всё мне кажется, что сейчас Анька выбежит… — сказала она.
— Когда это случилось?
— Неделя уже. Машина из деревни шла сюда, за детьми, и я приехала — документы забрать и вещи. Сгорела, сгорела моя Анечка, как свечечка сгорела… В сознании была, почти до конца. Боль такую терпела…
Мать Анютки плакала, и я плакала вместе с ней. Эх, Аня-Анютка. Откуда ты взялась, такая страшная болезнь. Почему забрала нашу Анютку? Чистую, невинную — забрала?
— Царство Небесное ей, — сказала я.
— Царство Небесное, — сказала мать Анютки и перекрестилась несколько раз, низко склонившись над столом.
Глава 24
В воскресенье я сидела на кухне и чистила картошку. Солнце ложилось светлым квадратом на кухонный пол и отблескивало с лезвия ножа, прямо мне в глаза. Слёзы же капали — прямо в мусорное ведро.
— Хватит тебе реветь! — сказал муж. — Надоела уже.
— Завтра его увезут. В область. А что я, как КГБ какое-то… Диссидента — в психушку! Да ещё — практически невиновного.
— А теперь — сидишь тут, и ревёшь. Крокодиловы слёзы льёшь.
— Угу…
— Опять застряла между нашими и вашими. Сама его уложила, а теперь ревёшь!
— Угу…
— Застряла ты, мать, застряла.
— Угу. Одной ногой застряла в кухне интернатовской, а другой — в психушке.
Муж закурил и подошёл к кухонному окну. Он медленно докурил, потом раздавил окурок в пепельнице.
— Ну ладно, хватит. Одевайся. Поедем в твою психушку, и заберём твоего диссидента. Давай, давай. Возьмём его на лето к себе. Чтобы ты… хоть одну свою ногу вытащила.
— Правда? Ты согласен? Я боялась и сказать…
— Да что, мы его не прокормим, что ли? Прокормим. Что мы, то и он. И вообще, как там, на востоке, говорят? Один сын — не сын, два сына…
— Полсына, — продолжила я. — А три сына — сын!
— С двумя мы справляемся…
— Легко! — Сказала я.
— Что мы, с тремя не справимся?
— Да! — сказала я. — Что, мы не справимся с тремя?
— Справимся! Всего — три месяца каких-то.
— Справимся. А тебе его дадут? Всё-таки — психушка.
— Под расписку — дадут, — сказала я. — Сейчас, картошку вымою. А пожарю, когда приедем.
Спасибо, Господи! Спасибо!
В отделение меня легко пропустили. Дежурным врачом оказалась та же самая врач, моя знакомая. Это было почти равносильно чуду. Ей я рассказала всё, как есть. И расписку написала.
— А не попадёт вам? И мне, заодно с вами? — спросила врач.
— Думаю, что неприятности будут. У меня. Но не такие уж страшные. Я его беру, значит, и ответственность на себя беру. Вы же не знаете, куда я его беру. Из интерната — поступил, врач интерната — и забирает. Если что.
— Помоги вам Бог, — сказала врач. — Если будет надо, обращайтесь. Вдруг что-нибудь случится.
— Спасибо вам. Пойду в палату к нему. Тоха сидел в палате и смотрел в окно.
— Привет, Тоха.
— Здравствуйте, Наталья Петровна. Завтра меня увозят.
— Я знаю.
Дебил на соседней койке по-прежнему пускал слюни, мужичок с колкими глазками что-то злобное шептал про себя. Третий член палатного коллектива всё так же лежал в кровати, укрывшись с головой.
— Пойдём, Тоха, выйдем в коридор, — сказала я. Мы вышли.
— Книжку мою прочёл?
— Прочёл.
— Как?
— Понравилась. Только не всё понятно…
— Тоха… — сказала я. — А что бы ты сказал, если бы я тебя забрала?
— Куда?
— Домой к себе. Некуда больше.
Тоха молчал. Потом спросил:
— Правда?
— Правда. Муж согласен.
— Наталья Петровна! А я сидел и Богу молился, чтобы кто-нибудь спас меня! Правда? Правда, вы меня заберёте… из этой психушки?
— Правда. Иди к врачу, она тебе даст разрешение, чтобы вещи забрать. А Василий Иванович ждёт нас около больницы.
И Тоха побежал.
А я стояла возле окна и чувствовала, как на сердце становится легче и легче. Ногу вытащила… Начала вытаскивать… Вася, Вася. Спасибо тебе.
