Однажды вечером по Си-эн-эн он увидел репортаж о засаде близ Фаллуджи, во время которой несколько американских грузовиков сломались, и водители были зверски убиты мятежниками. Хотя по телевизору не показали «А-10», Джоуи так встревожился, что ему пришлось выпить, чтобы заснуть. Он проснулся через несколько часов, в поту, почти трезвый, рядом с женой, которая спала сном младенца — бесконечно доверяя миру, — и понял, что утром придется позвонить отцу. Он в жизни ничего не боялся так, как этого звонка. Но Джоуи понимал теперь, что никто другой не в состоянии посоветовать ему, как быть дальше, — то ли забить тревогу и принять последствия, то ли держать рот на замке и получить деньги. И никто другой не мог его простить. Любовь Конни была слишком безоговорочной, любовь матери — слишком эгоистичной, любовь Джонатана — слишком второстепенной. Джоуи понял, что должен признаться своему суровому, принципиальному отцу. Он всю жизнь боролся с ним, и теперь настало время признать поражение.
Враг Вашингтона
Отец Уолтера, Джин, был младшим ребенком в семье неуживчивого шведа по имени Эйнар Берглунд, который эмигрировал в Америку в начале двадцатого века. В Швеции хватало неприятных вещей, будь то обязательная воинская повинность, лютеранские пасторы, которые совали нос в жизнь прихожан, или социальная иерархия, исключавшая всякое движение наверх, но, если верить истории, которую Дороти рассказала Уолтеру, Эйнар уехал из-за ссоры с матерью.
Эйнар был старшим из восьми детей, наследником фермы в южном Остерланде. Его мать — возможно, не первая женщина, разочаровавшаяся в браке с представителем рода Берглундов, — буквально боготворила своего первенца, одевала его наряднее, чем братьев и сестер, пичкала сливками и освобождала от домашних обязанностей, чтобы он мог посвятить себя учебе и уходу за собой. («Самый тщеславный человек из всех, кого я знала», — сказала Дороти.) Солнце материнской любви озаряло Эйнара в течение двадцати лет, а потом случайным образом мать родила позднего ребенка, мальчика, и полюбила его точно так же, как некогда Эйнара, и первенец не смог ее за это простить. Не желая оставаться на втором месте, он отплыл в Америку в день своего двадцатидвухлетия и никогда больше не возвращался в Швецию и не виделся с матерью. Эйнар с гордостью утверждал, что совершенно разучился говорить на родном языке, и при малейшем поводе пускался в длинные рассуждения по поводу «самой глупой, заносчивой, узколобой страны на свете». Он стал очередным участником американского эксперимента — эксперимента, который с точки зрения статистики не удался с самого начала, потому что переполненный Старый Свет в поисках новых земель покидали отнюдь не самые дружелюбные люди, а личности, не способные ужиться с окружающими.
В Миннесоте Эйнар работал сначала лесорубом в последних девственных лесах, затем копал ямы в качестве дорожного строителя; поскольку таким образом ему не удалось сколотить состояние, он примкнул к социалистам и принялся твердить, что его труд эксплуатируют капиталисты с Восточного побережья. Однажды на Пайонир-сквер, когда Эйнар слушал гневную речь коммунистического оратора, его осенило: наилучший способ достичь успеха в чужой стране — это стать эксплуататором самому. Вместе с младшими братьями, которые последовали в Америку за ним, он открыл собственное дело и стал дорожным подрядчиком. Чтобы не впадать в убытки зимой, они с братьями основали маленький городок в верховьях Миссури и открыли там универсальный магазин. Его политические убеждения на этом этапе по-прежнему оставались радикальными: Эйнар предоставлял неограниченный кредит фермерам-коммунистам, по большей части финнам, которые пытались вырваться из крепкой хватки капиталистов с Восточного побережья. Но вскоре торговля начала приносить убытки, и Эйнар уже намеревался продать свою долю, когда один его бывший приятель по имени Кристиансен открыл точно такой же магазин через дорогу. Исключительно по злобе (согласно уверениям Дороти) Эйнар оставил магазин за собой и владел им еще пять лет, пережив Великую депрессию и накопив груду неоплаченных долговых расписок от всех фермеров на десять миль окрест, пока бедняга Кристиансен наконец не разорился. Затем Эйнар переехал в Бемиджи, где поначалу преуспевал на поприще дорожного подрядчика, но в конце концов вынужден был продать фирму по чудовищно низкой цене своему же компаньону, человеку с вкрадчивыми манерами, который притворялся социалистом.
Для Эйнара Америка была страной другой, не-шведской свободы, средоточием огромных пространств, на которых оскорбленный сын мог по-прежнему чувствовать себя особенным. Но ничто так не мешает наслаждаться собственной уникальностью, как присутствие других людей, каждый из которых также, в свою очередь, считает себя уникальным. Достигнув благодаря природной сообразительности и упорному труду некоторого достатка и независимости — впрочем, того и другого Эйнару явно было недостаточно, — он предался гневу и разочарованию. Уйдя на покой в пятидесятых годах, он начал посылать родным поздравительные открытки на Рождество, в которых яростно критиковал глупость американского правительства, несправедливость политической экономии и бессмысленность религии. Так, в одном особенно ядовитом послании он ловко провел параллель между Девой Марией и «шведской шлюхой» Ингрид Бергман: она-де родила «ублюдка» (Изабеллу Росселини), и все американские СМИ, «подкупленные сверху», праздновали это событие. Сам будучи предпринимателем, Эйнар ненавидел крупный бизнес. Хотя он неплохо нажился на правительственных подрядах, он ненавидел и правительство. Он любил хорошие дороги, но в то же время они делали его несчастным и сводили с ума. Он покупал седаны с мощнейшими двигателями, чтобы на скорости девяносто миль гонять по гладким миннесотским автострадам (по большей части он их и строил) и с ревом проноситься мимо дураков, не уступавших ему дороги. Если вечером навстречу ехала машина с включенным дальним светом, Эйнар немедленно делал то же самое и оставлял фары горящими. Если какой-нибудь идиот пытался обогнать его на двухполосной дороге, он вжимал педаль газа в пол, чтобы не терять скорости, а потом притормаживал, чтобы помешать потенциальному обгонщику пристроиться в хвост, и испытывал особенное удовольствие, если тому с трудом удавалось избежать столкновения со встречным грузовиком. Если водитель подрезал Эйнара или отказывался пропустить, он преследовал нахала и пытался загнать его на обочину, после чего выскакивал из машины и выкрикивал ругательства. (Человек, мечтающий о безграничной свободе, как правило, бывает склонен к мизантропии и ярости, если его мечтам не суждено осуществиться.) Эйнару стукнуло семьдесят восемь, когда он сделал роковую ошибку, сидя за рулем, и вынужден был выбирать между лобовым столкновением и глубоким котлованом на обочине. Жена, сидевшая на переднем сиденье, в отличие от Эйнара не забыла пристегнуть ремень безопасности и три дня провела в больнице в Гранд-Рэпидс, после чего скончалась от ожогов. По словам полицейских, она могла бы выжить, если бы не пыталась вытащить мертвого мужа из горящей машины.
— Он всю жизнь обращался с ней как с собакой, — сказал впоследствии отец Уолтера, — а в конце концов убил.
Из четверых детей Эйнара Джин оказался единственным, кто никуда не стремился и предпочел остаться поближе к дому. Он желал наслаждаться жизнью и легко заводил друзей. Отчасти такова была его натура, отчасти — сознательный упрек в адрес отца. В Бемиджи Джин был звездой школьной хоккейной команды, а потом отправился в Перл-Харбор, к великой досаде антимилитариста Эйнара, и вступил в армию. Он отслужил два срока в Тихоокеанском регионе, оставшись целым и невредимым, но так и не продвинувшись выше рядового, после чего вернулся в Бемиджи, где ходил на вечеринки, работал в гараже и не обращал внимания на суровые отцовские наказы воспользоваться правом каждого солдата американской армии на получение образования. Никто не знал, женился бы он на Дороти, если бы она не забеременела, или нет, но Джин любил жену со всей нежностью, которой так недоставало его матери в браке с Эйнаром.
