— А как же Митч? Пусть отдает вам часть денег. На них вы бы могли кого-нибудь нанять.
— Митч уже самостоятельный, — заметил Джин.
— Мама по-прежнему кормит его и стирает одежду! Почему бы ему не платить за жилье?
— Не твое дело.
— Это мамино дело! Ты предпочитаешь продать мамин дом, вместо того чтобы вправить Митчу мозги!
— Я не собираюсь выгонять Митча из его законной комнаты.
— Ты действительно думаешь, что мы могли бы сдавать летний домик? — с надеждой спросила Дороти.
— Там придется прибирать каждую неделю и стирать белье, — сказал Джин. — Этому конца не будет.
— Я могу ездить туда раз в неделю, — ответила Дороти. — Ничего страшного.
— Но нам нужны деньги прямо сейчас.
— А если я поступлю так же, как Митч? — намекнул Уолтер. — Если просто скажу «нет»? Я поеду летом на озеро и отремонтирую дом.
— Ну что ж, — сказал Джин. — Мы тут и без тебя справимся.
— Джин, давай по крайней мере попытаемся сдать домик в следующем сезоне. Если не получится, продать его всегда успеем.
— Я поеду туда на выходных, — сказал Уолтер. — И точка. Митч поработает пару дней вместо меня.
— Если хочешь переложить свои дела на Митча, говори с ним сам.
— По-моему, это обязанность отца.
— Хватит, — сказал Джин и ушел к себе.
Отец попустительствовал Митчу по вполне понятной причине — он видел в первенце почти точное повторение самого себя и не хотел обращаться с сыном так же сурово, как некогда с ним обращался Эйнар. Но сдержанность Дороти поражала Уолтера. Возможно, жизнь с Джином уже настолько ее измучила, что у матери недоставало ни сил, ни смелости противостоять Митчу, а может быть, она заранее предвидела его несчастливое будущее и хотела, чтобы мальчик насладился годами безбедной жизни в родном доме, прежде чем жизнь обломает ему крылья. В любом случае Уолтеру выпало постучать в дверь Митча, обклеенную плакатами с изображениями рок-звезд, и попытаться сыграть для старшего брата роль отца.
Митч валялся на постели, курил и слушал магнитофон, купленный на заработанные в гараже деньги. Непокорная улыбка, которой он встретил Уолтера, была очень похожа на отцовскую, только еще презрительнее.
— Чего тебе?
— Я хочу, чтобы ты начал платить за жилье или делать какую-нибудь работу по дому. Или же выметайся.
— С каких это пор ты командуешь?
— Папа велел мне с тобой поговорить.
— Пусть сам придет и поговорит.
— Мама не хочет продавать домик на озере. Нужно что-нибудь придумать.
— Это ее проблемы.
— Господи, Митч, ты самый большой эгоист на свете.
— Ну да. Ты собираешься в Гарвард, а мне придется торчать здесь и содержать мотель. И после этого я эгоист.
— Да.
— Я пытаюсь скопить немного денег на тот случай, если они понадобятся нам с Брендой. И после этого я эгоист.
Бренду, весьма хорошенькую девушку, родители готовы были буквально проклясть за роман с Митчем.
— И каков же твой великий экономический план? — поинтересовался Уолтер. — Купить сейчас побольше барахла, которое потом можно будет заложить?
— Я работаю как вол. Мне что, нельзя ничего себе купить?
— Я тоже работаю как вол, но ничего не покупаю, потому что не получаю платы.
— А как насчет кинокамеры?
— Я одолжил ее в школе, дубина. Она не моя.
— Ну а мне никто ничего не одалживает, потому что я не подлиза.
— Тем не менее ты должен отдавать родителям часть денег или хотя бы помогать им на выходных.
Митч уставился в пепельницу, набитую пыльными окурками, и попытался втиснуть туда еще один бычок.
— Чего ты вообще пришел? — спросил он. — Я не обязан с тобой спорить.
Дороти отказалась разговаривать с Митчем («Я лучше продам дом», — сказала она), и, когда закончился учебный год и начался обычный туристический сезон в мотеле, Уолтер решил добиться своего, устроив забастовку. Живя дома, он не мог сделать то, что требовалось. Единственным способом заставить Митча принять ответственность было уехать, поэтому Уолтер заявил, что проведет лето, ремонтируя домик на озере и снимая экспериментальный фильм о природе. Отец заявил, что если Уолтер желает привести дом в приличный вид — это его дело, но дом в любом случае продадут. Дороти взмолилась, чтобы он наконец забыл о доме. Она сказала, что с ее стороны было крайне эгоистично поднимать такой шум — дом ей вообще не нужен, она всего лишь хочет, чтобы семья жила мирно; когда Уолтер сказал, что все равно поедет на озеро, мать заплакала и сказала, что он не стал бы уезжать, если бы действительно заботился о ее благе. Но Уолтер впервые по-настоящему рассердился на мать. Неважно, как сильно она его любила и насколько он ее понимал, — он ненавидел Дороти за то, что она покорилась отцу и Митчу. Он смертельно устал от этого. Уолтер попросил свою подругу, Мэри Силталу, отвезти его в летний домик — с небольшой сумкой вещей, десятью галлонами краски, старым велосипедом, подержанным экземпляром «Уолдена», школьной кинокамерой и восемью коробками пленки. Он взбунтовался всерьез.
Пол был усыпан мышиным пометом и дохлыми жуками; помимо покраски, требовалось починить крышу и заменить рамы. В первый день по приезде Уолтер прибрался в комнатах и целых десять часов дергал сорняки, после чего отправился в лес, залитый прекрасным вечерним солнцем, на поиски красоты в природе. Пленки у него было всего на двадцать четыре минуты; потратив три с половиной на бурундуков, Уолтер понял, что ему нужно нечто поинтереснее. На маленьком озере почти не жили птицы, но когда он выплыл в безмятежные воды на старом дедушкином каноэ, то спугнул нечто вроде цапли — это оказалась выпь, которая гнездилась в камышах. Выпи его вдохновили — они были такие скрытные, что он все лето выслеживал их, не потратив ни метра пленки.
Уолтер вставал в пять утра и очень медленно, стараясь не шуметь, греб к камышам, держа камеру на коленях. Выпи предпочитали прятаться в зарослях, надежно замаскированные своим коричнево-желтым оперением в вертикальных полосках. Они пронзали добычу крепкими клювами, а когда чувствовали опасность, то замирали, вытянув шею и устремив клюв в небо, — точь-в-точь сухой камыш. Когда Уолтер приближался в надежде наконец увидеть в объектив выпь, а не пустоту, они ловко ускользали из поля зрения, но иногда срывались в полет, и тогда Уолтер, откинувшись на спину, вел камерой вслед за ними. Хотя выпи напоминали бездушные автоматы, они казались ему весьма симпатичными созданиями, в том числе из-за контраста: на воде птицы были такими тусклыми, а в полете расправляли яркие черно-серые крылья. На суше, вблизи гнезда, выпи держались пугливо и скрытно, зато в небе делались величественными.
Проведя семнадцать лет в тесных комнатушках с семьей, Уолтер соскучился по одиночеству — и лишь теперь понял, сколь настоятельна эта потребность. Не слышать ничего, кроме ветра, пения птиц, жужжания насекомых, плеска рыбы, треска ветвей и шелеста березовых листьев, трущихся друг о друга. Соскребая краску со стен домика, он то и дело останавливался и наслаждался звуками леса. Чтобы добраться до магазина в Фен-Сити на велосипеде, уходило полтора часа. Уолтер готовил себе чечевичное рагу и фасолевый суп по материнским рецептам, а вечерами играл в пинбол на старом, но еще вполне пригодном пружинном автомате, который стоял в доме, сколько он его помнил. До полуночи он читал в постели, а потом лежал без сна, впитывая тишину.
