Так получилось, что мать Молли всю жизнь заведовала отделом культуры в «Нью-Йорк таймс», что объясняет, почему «Травмы» — хотя количество проданных пластинок группы исчислялось едва ли четырехзначной цифрой, а количество посетителей на концертах — максимум двухзначной — несколько раз удостаивались пространных восхвалений в «Таймс» («неизменно оригинальные», «поражающие новизной», «не страшащиеся равнодушия» и «не сдающиеся»), а каждый их альбом после «Если вы не заметили» получал на страницах газеты краткую рецензию. По странному совпадению «Безумно счастлив», их первый и, как выяснилось, последний альбом, выпущенный после ухода Молли, остался незамеченным не только «Таймс», но даже бесплатными еженедельными газетами, которые долгое время были верными бастионами поддержки «Травм». Когда их группа в очередной раз приехала в города-близнецы, Ричард за ранним ужином с Уолтером и Патти высказал соображение, что до этого он, сам того не осознавая, получал внимание прессы авансом, а теперь пресса наконец пришла к выводу, что знакомство с «Травмами» не является обязательной составляющей культурного багажа, потому нет никакой причины продлевать им кредит.
Тем вечером Патти надела беруши и отправилась с Уолтером на концерт. На разогреве у «Травм» выступали «Больные из Челси» — слаженный квартет из местных девчонок немногим старше Джессики, и Патти принялась гадать, кого из них Ричард успел опрокинуть за сценой. Она не ревновала к девушкам, но ей было жаль Ричарда. Они с Уолтером наконец начали понимать, что Ричард, будучи хорошим музыкантом и автором, вел тем не менее не самую прекрасную жизнь: в его самоуничижении и хвале, возносимой им Патти с Уолтером, не было ни тени иронии. После того как «Больные из Челси» закончили свое выступление и их юные друзья покинули клуб, там осталось не больше тридцати верных поклонников «Травм» — белых, неряшливо одетых мужчин, еще менее юных, чем обычно, — чтобы услышать традиционно исполняемые с каменным лицом репризы Ричарда («Спасибо, ребята, что заглянули в этот „Бар 400“, а не в какой-нибудь другой, более популярный „Бар 400“… Мы сами так же облажались»), а потом — песню, давшую название новому альбому:
Мелкие головенки в гигантских джипах!
Друзья, вы безумно счастливы порулить!
Из каждого телевизора лыбится Кэти Ли!
Регис Филбин рулит! И вот уже я и сам
БЕЗУМНО СЧАСТЛИВ! БЕЗУМНО СЧАСТЛИВ! —
а потом — бесконечную, характерно отвратительную песню «ОТП», по большей части состоящую из гитарного шума, вызывающего ассоциации с бритвой и битым стеклом, перекрывая который Ричард выкрикивал свои стихи:
Они тебя подкупят
Они тебя порежут
Острое тело провала
Осел тырит плесень
Они тебя побьют
Они тебя погребут
Опять терзает понос
Опять тоскует публика
Очень тошнит прессой
Опять тошнит прессой —
и наконец добраться до «Темной стороны бара», медленной песни в духе кантри, заставившей Патти прослезиться от жалости к Ричарду:
На темной стороне бара
Есть безымянная дверь ведущая в никуда
Все о чем я в жизни мечтал —
Потеряться в космосе вместе с тобой
Сообщенья о нашей смерти
Пробьются сквозь вакуум
Мы свернули у телефонной будки
И потом нас никто не видел.
Группа играла слаженно — Ричард и Эррера работали вместе уже почти двадцать лет, но ни одна группа не смогла бы развеять уныние этого тесного зала. После единственного выхода на бис с песней «Ненавижу солнце» Ричард не ушел за кулисы, а просто поставил гитару на стойку, зажег сигарету и спрыгнул со сцены.
— Спасибо, что остались, — сказал он Берглундам. — Я знаю, что вам завтра рано вставать.
— Было круто! Ты великолепен! — воскликнула Патти.
— Серьезно, это ваш лучший альбом, — сказал Уолтер. — Потрясающие песни. Еще один большой шаг вперед.
— Ага.
Ричард рассеянно шарил взглядом по клубу, выискивая кого-нибудь из «Больных из Челси». Разумеется, одна из девушек еще не ушла. Не заурядная хорошенькая басистка, на которую поставила бы Патти, но высокая барабанщица с кислым и недовольным лицом — гораздо более очевидная кандидатура, если вдуматься.
— Мне тут еще надо поговорить кое с кем, — сказал Ричард. — Вы же, наверное, сразу домой, но можем пойти куда-нибудь вместе, если хотите.
— Нет-нет, иди, — сказал Уолтер.
— Была рада послушать тебя, Ричард. — Патти дружелюбно коснулась его плеча и проследила за ним взглядом, пока он направлялся к кислой барабанщице.
Пока они ехали в Рэмзи-Хилл на своем «вольво», Уолтер разглагольствовал о достоинствах альбома и поносил упадок вкусов американской публики, валом валящей на концерты Дэйва Мэтьюса, но даже не подозревающей о существовании Ричарда Каца.
— Извини, — вмешалась Патти. — Можешь напомнить, чем плох Дэйв Мэтьюс?
— Всем, — решительно ответил Уолтер. — Кроме техники.
— Да, точно.
— Хуже всего банальные слова. «Дайте свободу, йе, йе, йе, не могу жить без свободы, йе, йе, йе». И так в каждой песне.
Патти рассмеялась.
— Как ты думаешь, переспит Ричард с той девушкой?
— По крайней мере попробует, — сказал Уолтер. — И у него получится.
— Выступали они так себе. Те девушки.
— Да уж. Если Ричард с ней и переспит, то не из уважения к ее таланту.
Дома, проверив детей, она надела майку на лямочках и коротенькие хлопковые шорты и забралась к Уолтеру под одеяло. Это был необычный поступок, но, по счастью, не настолько неслыханный, чтобы спровоцировать лишние вопросы; и Уолтеру не требовалось дополнительного приглашения. Сенсации не было, просто маленький ночной сюрприз, и все же, оглядываясь назад, автор склоняется к тому, что это был пик их совместной жизни. Или, вернее, финал: это был последний раз, когда она чувствовала спокойствие и надежность их брака. Ее близость к Уолтеру в клубе, их взаимное тепло, радость от общения со старым другом, а потом — редкий случай — внезапное желание почувствовать Уолтера внутри себя: с их браком все было в порядке. Казалось, что не существует причин, чтобы что-то пошло не так, казалось, что все будет только лучше и лучше.
Несколько недель спустя у Дороти случился приступ. Патти, чувствуя, что звучит совсем как собственная мать, твердила Уолтеру, что в больнице о ней недостаточно заботятся, и ее правота трагическим образом подтвердилась, когда у Дороти одновременно отказали несколько органов и она умерла. Уолтер оплакивал потерю матери и ее неудавшуюся жизнь, но его горе было приглушено тем фактом, что ее смерть явилась своего рода облегчением и освобождением для него — теперь Уолтер не был за нее в ответе, и основная связь с Миннесотой была прервана. Патти удивляло ее собственное всепоглощающее горе. Как и Уолтер, Дороти всегда считала ее хорошим человеком, и Патти было жаль, что даже для столь великодушной женщины не было сделано исключения из правила, гласящего, что смерть застает человека в одиночестве. Милая Дороти, всю свою жизнь доверявшая людям, прошла через врата смерти, никем не сопровождаемая, и это разрывало сердце Патти.
