— Чтобы опровергнуть правило, нужно всего лишь одно исключение. А у меня есть два — Джессика и Лалита.
— Но не Джоуи, так?
— А раз есть два исключения, — продолжал Уолтер, будто бы не услышав имени своего сына, — должны быть и другие. Вот что я хочу сделать этим летом — поверить, что у молодежи есть мозги и социальное самосознание, и дать им работу.
— Мы с тобой все-таки очень разные. Я ничего не вижу, ни во что не верю, и меня раздражают дети. Ты не забыл?
— Я не забыл, что ты часто ошибался, говоря о себе. Думаю, что ты веришь в большее, чем позволяешь себе думать. Благодаря твоей цельности вокруг тебя целый культ.
— Цельность — это нейтральное качество. Гиены очень цельные. Настоящие гиены.
— Так что, мне не надо было тебе звонить? — спросил Уолтер дрожащим голосом. — Мне не хотелось тебя беспокоить, но Лалита уговорила.
— Нет, хорошо, что ты позвонил. Давно не виделись.
— Мне казалось, что ты считаешь, что перерос нас или что-то в этом роде. Я же понимаю, что я не крутой. Я решил, что ты с нами покончил.
— Прости, чувак. Был занят.
Но Уолтер расстроился почти до слез.
— Мне даже казалось, что ты меня стесняешься. Что вполне понятно, но все равно неприятно. Я думал, что мы друзья.
— Я же говорю — прости.
Каца злила и эмоциональность Уолтера, и ирония — или несправедливость, — благодаря которой ему приходилось дважды извиняться за попытку сделать как лучше. Как правило, он никогда не извинялся.
— Не знаю, чего я ждал, — сказал Уолтер. — Может, какого-то признания того, что мы с Патти тебе помогли. Что ты написал все эти песни в доме моей матери. Что мы самые давние твои друзья. Я не буду больше затрагивать эту тему, но мне хотелось все прояснить и сказать тебе, что я думаю, чтобы больше не думать об этом.
Гнев, кипевший у Каца в крови, вполне укладывался в предсказания его члена. Теперь я тебе другое одолжение сделаю, приятель, думал он. Мы закончим кое-что незаконченное, и вы с твоей девочкой еще поблагодарите меня.
— Хорошо все прояснить, — сказал он.
Страна женщин
На протяжении своего детства в Сент-Поле Джоуи Берглунд получил множество предзнаменований того, что его жизнь сложится удачно. Первые восемнадцать лет его жизнь была наполнена восторгом, подобно звездному хавбеку, молниеносно прорывающему линию защиты, движущейся будто в замедленной съемке; когда все поле — как на ладони, словно на первом уровне видеоигры. Перед ним был весь мир, и он был не прочь взять его. В первый год учебы он прибыл в Шарлотсвилл, идеально одетый и постриженный, и обнаружил, что ему достался отличный сосед по комнате родом из Новы (так местные называли пригороды Вашингтона). Первые две с половиной недели ему казалось, что колледж будет улучшенной версией того мира, к которому он привык. Он был так в этом убежден, настолько принимал это как должное, что утром 11 сентября оставил своего соседа Джонатана следить за пожаром в Мировом торговом центре и Пентагоне и отправился на лекцию по экономике. Только обнаружив пустую аудиторию, он осознал, что в системе произошел серьезный сбой.
Как Джоуи ни старался в последующие недели и месяцы, ему так и не удалось вспомнить, о чем он думал, бредя по полупустому кампусу. Он не привык к подобной беспомощности, и глубокая печаль, охватившая его на ступенях химического корпуса, стала зерном, из которого произросла его личная ненависть к террористам. Впоследствии, когда проблемы начали множиться, ему стало казаться, что исключительная удача, которую счастливое детство научило его считать неотъемлемой по праву рождения, пала под ударом неудачи высшего порядка, и это было так несправедливо, что казалось нереальным. Он ждал, пока эта ошибка, этот обман вскроется и мир вновь станет правильным, чтобы его студенческие годы прошли так, как он ожидал. Когда этого не произошло, его охватила беспредметная ярость, виновником которой был почти бен Ладен — но не совсем. Виной было что-то еще, лежащее глубже, что-то, не имеющее отношения к политике, какой-то системный сбой вроде трещины в асфальте, в которой застревает ступня во время невинной прогулки, и вот ты уже лежишь лицом вниз.
В дни, последовавшие за 11 сентября, все вокруг стали казаться Джоуи идиотами. Идиотизмом была месса за здравие пострадавших, которую служили безо всякого практического смысла; идиоты снова и снова пересматривали видеозапись взрывов, идиоты из студенческого общества «Хи Фита»
[66]
вывесили на стене своего клуба плакат «в поддержку» жертв взрыва, было принято идиотское решение отменить футбольный матч с командой Пенсильванского университета, множество идиотов покинуло Территорию, чтобы побыть со своими семьями (и совершеннейшим идиотизмом было называть кампус Территорией). Четверо студентов-либералов, соседей Джоуи, без конца по-идиотски пререкались с двадцатью студентами-консерваторами, как будто кому-то было интересно мнение кучки подростков о Ближнем Востоке. Вокруг студентов, потерявших во взрывах родственников и знакомых, подняли идиотскую шумиху, как будто эти смерти были важнее множества других ужасных смертей, ежедневно случающихся в мире. Когда полный грузовик старшекурсников торжественно отбыл в Нью-Йорк, чтобы помочь рабочим на месте взрыва, как будто там своих людей не хватало, все разразились идиотскими аплодисментами. Джоуи мечтал, чтобы все поскорее вернулось на круги своя. Ему казалось, что он шандарахнул об стену свой старый плеер и тот соскочил с отличной песни на неизвестную и неприятную и отказывался выключаться. Вскоре ему стало так одиноко и тоскливо, что он сделал серьезную ошибку: разрешил Конни Монаган сесть на автобус и навестить его в Шарлотсвилле, тем самым сведя на нет целое лето трудоемкой подготовки к неизбежному разрыву.
Все лето он старался донести до Конни необходимость не видеться хотя бы девять месяцев, чтобы проверить их чувства. Идея заключалась в том, чтобы превратиться в самостоятельных личностей и выяснить, подходят ли друг другу эти личности. Но для Джоуи эта затея была такой же проверкой, как школьный «эксперимент» по химии — научным исследованием. Конни все равно осталась бы в Миннесоте, а он занялся бы бизнесом и встречался бы с более необычными, продвинутыми и полезными девушками. Так он полагал до 11 сентября.
Он тщательно спланировал визит Конни так, чтобы он пришелся на отсутствие Джонатана: тот уехал домой справлять какой-то еврейский праздник. Конни провела все выходные в постели Джоуи. На полу валялась ее дорожная сумка — вытащив оттуда какую-нибудь вещь, Конни тут же запихивала ее обратно, как будто стараясь не оставлять следов своего пребывания. Пока Джоуи пытался читать Платона к понедельничным занятиям, она изучала альбом с фотографиями первокурсников и смеялась над неудачными снимками или именами: Бэйли Бодсворт, Крэмптон Отт, Тэйлор Таттл. По прикидкам Джоуи, за сорок часов они трахались восемь раз, в перерывах покуривая привезенную Конни траву. Когда пришло время ехать на автобусную станцию, он загрузил на ее плеер кучу новых песен, чтобы скрасить ей двадцатичасовое путешествие в Миннесоту. Печальная правда заключалась в том, что он чувствовал за нее ответственность, знал, что им надо порвать, но не понимал как.
