Я бы хотела задать вопрос о вашем отце, — говорит юрист, и в эту же секунду я чувствую, что превратилась в соляной столб. Время остановилось.
Ты, похоже, расстроена, — хмурится Трина. — Эдвард сказал, что вы все обговорили.
Я со вчерашнего дня с ним не разговаривала, — отвечаю я.
Мама кладет ладонь на мою руку и сжимает ее.
Эдвард сказал мне, что они с Карой договорились и все решения относительно здоровья отца с этого момента будет принимать он.
Что? — Я недоуменно смотрю на нее. — Вы шутите?
Юрист переводит взгляд на Трину.
Значит, вы не давали согласие на то, чтобы сегодня отключить вашего отца от аппарата искусственного поддержания жизнедеятельности?
Я скатываюсь с кровати и, как есть босиком, бегу, расталкивая всех здоровым плечом. Я мчусь по лестнице вниз, в отделение реанимации, прижав больную руку к груди и превозмогая боль, которая отдается в плече от каждого удара и поворота.
Потому что на этот раз, когда буду спасать отца, я не хочу облажаться.
ЛЮК
Мои друзья-индейцы называют это танцем смерти — момент, когда два хищника оценивают друг друга. Перед волком в естественной среде обитания выбор не стоит. Волк не станет рассуждать: «Вот приближается медведь, сейчас я погибну». Наоборот, волк думает: «Что я знаю об этом медведе? Что мне известно о моей стае? Кто нужен из членов моей семьи, чтобы меня защитить?» И медведь уже не рассматривается как угроза. Он знает, что ты хищник, и ты знаешь, что он тоже хищник. Вы уважаете чужую территорию и очень медленно поворачиваетесь, не сводя друг с друга глаз. Пространство между вами и есть граница между жизнью и смертью. Рассматривает ли он тебя как добычу? Или понимает, что ты можешь дать ему отпор, если он набросится на тебя? Если сможешь поселить в его голове сомнения, существует большая вероятность того, что он оставит тебя в живых.
ЭДВАРД
Кара напоминает полутораметровый тайфун: красное заплаканное лицо, торчащие в разные стороны волосы. Она бросается на меня.
Стойте! Он обманщик!
Врачи ушли, готовые вернуться в любой момент, как только получат разрешение юриста. Коринн тревожно меряет шагами палату: появилась призрачная надежда на донорские органы, и с каждой секундой она тает. Я просто делал то, о чем попросила Кара. Сестра хотела, чтобы все закончилось, но она слишком привязана к отцу — это понятно. Сродни тому, как малыш протягивает ручку для прививки и закрывает глаза, чтобы не смотреть, пока не сделают укол.
Но, по всей видимости, Кара передумала. И прежде чем она успевает выцарапать мне глаза, медсестра обнимает ее за плечи. Вперед выходит Коринн.
Вы утверждаете, что не давали своего согласия на донорство органов?
Тебе мало его просто убить? — орет на меня Кара. — Нужно еще и на кусочки его изрезать, да?
Наверное, следовало спросить Кару, не хочет ли она присутствовать при окончательном решении. По ее вчерашним словам я понял, что она не сможет справиться с таким эмоциональным напряжением. Эта внезапная вспышка гнева только усиливает его.
Не этого папа хотел! Он мне сам говорил.
Сейчас в палате уже и юрист больницы, и Трина, и моя мать.
А мне отец говорил именно об этом, — возражаю я.
И когда это? Ты не живешь с нами уже шесть лет! — с насмешкой отвечает она.
Ладно, послушайте оба! — вмешивается юрист. — Могу уверить вас в одном: сегодня уже ничего не произойдет. Я буду просить, чтобы назначили опекуна на время, пока случай вашего отца будет пересматриваться.
Кара заметно расслабляется и прислоняется к маме, которая смотрит на меня так, словно не узнает.
Мой следующий поступок продиктован письмом, которое жжет мне карман, — законное основание.
Или моим пониманием того, что мне лучше Кары известно, как жить с выбором, который делаешь.
Или желанием хотя бы один раз поступить как сын, о котором всегда мечтал отец.
Я наклоняюсь и упираюсь руками в колени, как будто пытаюсь отдышаться. Потом делаю рывок по линолеуму в сторону сидящей рядом с аппаратом сестры, которая ожидает так и не последовавшего сигнала.
Прости, — говорю я.
Прошу прощения у отца, сестры, самого себя?!
И выдергиваю штепсель аппарата искусственной вентиляции легких из розетки.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Если зовешь одного волка — приглашаешь всю стаю.
Болгарская поговорка
КАРА
Когда раздается тревожный сигнал, я даже не сразу понимаю, что произошло.
Отрываю лицо от маминого плеча и вижу Эдварда на коленях, сжимающего в руках провод, идущий к аппарату искуссвенной вентиляции легких. Он держит в руках штепсель, как будто не может поверить, что на самом деле его выдернул.
Я кричу — и начинается кошмар.
Ближайшая к моему брату медсестра натыкается на вторую, которая зовет охрану. В палату вбегает санитар, отталкивает маму с дороги и бросается к Эдварду. Выбивает из его руки штепсель, тот падает на пол. Медсестра без промедления включает аппарат и жмет на кнопку пуска.
Наверное, все заняло не больше двадцати секунд, но это были самые длинные двадцать секунд в моей жизни.
Я, затаив дыхание, жду, пока грудь отца вновь начинает подниматься, и только тогда даю волю слезам.
Эдвард! — кричит мама. — О чем ты думал?
Брат не успевает ответить — в палату входит охрана. Двое охранников, похожие в униформе на плотные сардельки, хватают Эдварда за руки и рывком ставят на ноги. В палату вбегает доктор Сент-Клер, за ним медсестра. Он склоняется над отцом, оценивая ущерб, нанесенный поступком Эдварда.
Я чувствую, как мама за моей спиной напряглась.
Куда вы его ведете? — спрашивает она и бросается за офицерами, которые пытаются вывести Эдварда.
За ними идет Эбби Лоренцо, юрист больницы.
Остановитесь, прошу вас! Он круглосуточно сидит в больнице, почти не спит, — молит мама. — Он не понимает, что творит.
Ты что, защищаешь его? — кричу я.
Я вижу в глазах мамы смятение, разрывающее ее душу пополам, и отступаю назад, не желая находиться рядом. В конце концов, она первая начала!
Мама бросает на меня извиняющийся взгляд.
И все равно он мой сын, — бормочет она и выходит из палаты.
Ко мне подходит Трина.
Кара, давай посидим и успокоимся, пока мама не уладит эту проблему.
Я не обращаю внимания на ее предложение.
