Думаю, сын мой, ты именно из таких бедняг…
Варяг посмотрел в сторону порога, где с десяток офицеров не без интереса наблюдали за чудачествами смотрящего. Каждый из них много отдал бы, чтобы присутствовать на исповеди законного и хотя бы только самым краешком прикоснуться к воровской тайне. Но она от них была так же далека, как небесные светила.
— Мне ужасно больно, что из-за меня страдают мои близкие, и я ничего не могу поделать с этим! Так сложилось, что я не принадлежу себе, — в голосе смотрящего послышались нотки обреченности.
— И ты не пробовал поменять свою жизнь, чтобы облегчить страдания своим близким и тем людям, которых любишь ты и которые любят тебя? — участливо спросил священник.
Варяг отрицательно покачал головой:
— Это невозможно. Судьба так распорядилась мной, что я не принадлежу себе.
— Кому же ты принадлежишь, сын мой? — продолжал допытываться Платон.
— Братству честных людей, — с достоинством отвечал Варяг. — Мы делаем все, чтобы облегчить участь обездоленных и тех, что находятся в тюрьмах.
Именно братство — моя настоящая семья. И я ничего не могу с собой поделать и не могу жить по-другому.
— А ты пробовал?
Варяг отрицательно покачал головой:
— Нет.
Священник участливо продолжал:
— А ты задумывался о том, что тебе следовало бы начать новую жизнь? Может, в этом случае ты тогда не доставлял бы своим близким столько боли?
Варяг печально улыбнулся:
— Даже если бы я захотел, то у меня все равно ничего бы не получилось, я не умею жить по-другому. Наверное, это моя судьба — приносить боль своим близким. Вы прощаете мне мои грехи, святой отец? — Отец Платон печально вздохнул:
— На то я и поставлен господом, чтобы отпускать грехи, — с этими словами церковник накрыл Варяга епитрахилью.
Варяг притронулся губами к кресту:
— Спасибо, отец Платон, за всепрощение.
— А теперь давай поговорим о мирском, — неожиданно проговорил отец Платон. — Я ведь тебя, сын мой, уже вторую неделю здесь дожидаюсь.
— За что такая честь, святой отец?
— Тебе привет от Егора Сергеевича Нестеренко, — почти шепотом произнес священник.
— Вы его знаете? — не сумел скрыть своего удивления законный.
— Мы с ним дружим многие годы, с тех самых пор, как однажды повстречались в лагере на Соловках. Всякое в жизни моей было, — махнул рукой Платон, — чего уж там лукавить… Даже и вспоминать не хочется. Да и Егор Сергеевич настрадался. Эх, если бы не просьба Егора Сергеевича, так давно бы я оставил эти неуютные места и отправился бы к своим пчелам на пасеку.
— Пасека — это хорошо, — ответил Варяг. — Но что же мне хотел передать Нестеренко?
Стоя на коленях, Варяг напоминал скорбящего сына. Никто из офицеров даже не догадывался о том, что в эту самую минуту он с волнением выслушивал инструкции академика Нестеренко.
— Он хотел тебя предупредить, чтобы ты крепился, Варяг. Эта зона куда беспредельнее тех, в которых ты бывал раньше. Опасайся провокаций, не доверяй никому и будь предельно осторожным, — наставительно изрек священник.
— Чем же так страшна эта зона? — спокойно спросил вор. — Или, может быть, здесь заключенные какие-то особенные, не такие, как в других колониях?
— Вот именно, что не такие, — охотно согласился отец Платон. — Даже хотя бы потому, что ты прибыл не в воровскую зону, а угодил в «сучью». А суки, сам знаешь, по своей природе очень продажны. Здесь семьдесят процентов зэков информаторы, они только тем и заняты, что доносят друг на друга. Если они предали один раз, то предадут и второй. Так что тебе тоже не мешало бы об этом помнить.
— Хорошо, учту. Что представляет собой здешний смотрящий?
— Пока ничего конкретного сказать не могу, — ответил священник. — В зоне он сравнительно недавно. Имеет корону законного, сел за кражу, сам бывший майданщик. Его кликуха — Пятак.
Варяг задумался, припоминая:
— Мне кажется, я с ним знаком. Да, точно! — убежденно воскликнул он. — Он был на воровском сходняке в Австрии.
— И как он тебе? — поинтересовался священник.
— На меня он произвел благоприятное впечатление, — ответил Владислав. — Из крепких! Имеет хорошую воровскую специальность.
— Как же он попал в эту зону? — продолжал допытываться отец Платон.
— Его сюда отправили законные, чтобы он «сучью» зону перекрасил в воровскую.
— Во всяком случае, это у него пока не очень-то получается, — сообщил священник.
— Оно и понятно, — охотно согласился Варяг. — Слишком сильны «красные» традиции. А кто начальник лагеря?
— Тот самый, что разрешил тебе исповедаться.
— Для барина он слишком жизнерадостный, — сдержанно заметил Варяг.
— На его счет не обольщайся. В колонии он держит железную дисциплину и за малейшее нарушение отправляет в карцер, — доложил отец Платон.
Варяг поморщился:
— Меня такими мерами не запугаешь.
— Егор Сергеевич просил сказать, что в эту колонию ты попал далеко не случайно. Скорее всего, это одна из мер воспитания, — заметил Платон. — Так с барином держи уши на макушке.
— Хорошо, — кивнул Владислав.
— Тут мне сорока на хвосте новость принесла, будто бы он хочет перекрасить тебя в свою веру. — Варяг зло усмехнулся:
— Он случайно не слабоумный?
— Он из тех, кто идет до конца, — серьезно ответил отец Платон.
— Оказывается, у нас с ним много общего! — усмехнулся вор.
Владислав еще никак не мог привыкнуть к тому, что под рясой священника прятался вор едва ли не с дореволюционным стажем. Да и сам отец Платон так до сих пор и не определился, кому он служит больше: Христу или Егору Сергеевичу. Владислав вспомнил о том, что Нестеренко однажды ему рассказывал о священнике Платоне. Но говорить об этом не решился, подумав, что своим повествованием может смутить старца. С Нестеренко его свели далекие соловецкие лагеря, где будущий отец Платон провел долгих три года в келье монастыря. Даже полувековой срок не превратил их дружбу в труху, а, наоборот, под тяжестью лет осколки пережитого превратились в монолит, который по крепости ничем не уступал граниту.
— Есть у тебя еще что-нибудь ко мне, сын мой?
— Нет… Не прошла исповедь бесследно, полегчало мне, — серьезно отвечал Варяг.
Варяг посмотрел в сторону дверей. Офицеры заметно заскучали и от безделья глазели по сторонам, рассматривая иконы. Кому, как не им, было известно, что написаны иконы заключенными, и сейчас, искренне удивляясь сотворенному, они сознавали, что и за глухими стенами тюрем может отыскаться настоящий талант.
