Казалось, это прекрасное, волнующее, крепнущее изо дня в день чувство гармонии продлится вечно. Однако не прошло и четырех месяцев, как все рухнуло, причем случилось это совершенно неожиданно.
Была пятница. День близился к концу. Мы собирались провести выходные с друзьями на острове Нуармутье
[5]
. Я должна была заехать за ним, чтобы вместе отправиться к его приятелям, и уже там пересесть в более надежную машину, лучше приспособленную для путешествия. Моя сумка лежала на заднем сиденьи. Мы условились, что он будет ждать меня внизу со своим чемоданом. Как сотни парижских парочек, мы отправлялись наслаждаться соленым зеленоватым морем, и я уже мысленно вдыхала живительный морской воздух и запретную пряность ночей.
Возбужденная, влюбленная, я спустилась вниз по Елисейским Полям, обогнула Круглую площадь, и остановившись на светофоре, возбужденная, влюбленная, вспомнила вчерашнюю ночь, когда все мое тело издавало радостные стоны и содрогалось от благодарности в его объятиях. Блаженная улыбка застыла на моих губах, зажегся зеленый свет, я переключилась на первую, включила указатель поворота. До условленного места оставалось каких-то сто метров. Сто, восемьдесят, шестьдесят, сорок… Сердце радостно подпрыгивает в груди, на Круглой площади цветущие деревья рисуют причудливые узоры, розовые, сиреневые, они танцуют на месте, держа друг друга под руку. Я насвистываю себе под нос, представляю как мы будем купаться, покачиваясь на волнах, подолгу гулять вдоль берега и наслаждаться солоноватым вкусом картошки, которая продается на местных рынках по баснословной цене. Он расскажет мне как эта картошка растет, сколько времени длится урожайный сезон, потом нагнется и вырвет у меня поцелуй, который я охотно подарю ему. Он выше меня, и когда мы целуемся, моя голова уютно пристраивается на его плече. Он не давит на меня своим весом, не заставляет выгибать шею. Он не делает мне больно, когда мы обнимаемся или спим, тесно прижавшись друг к другу. Именно так познаются люди, созданные друг для друга. Подобные детали решают все. Они выстраиваются в пирамиду как белые камушки на песке. Мне хочется сигналить изо всех сил, вскочить на крышу машины и завизжать от восторга. Двадцать метров. Я поворачиваю руль вправо, и бегло взглянув в зеркало заднего вида, остаюсь довольна собой: щеки у меня вполне розовые, губы достаточно красные, а волосы – белокурые. Я поднимаю голову и вижу прямо перед собой его.
Он стоит на краю тротуара, машет мне свободной рукой. В другой он держит чемодан. Дурацкий маленький чемоданчик висит на длинном стебле руки. Или это плащ у него слишком короткий. Или сам он – карлик. Карлик с карликовым чемоданом. На его лице сияет идиотская клоунская улыбка. Зачем он так глупо улыбается? А нос! Этот нос похож на кочан цветной капусты с синими прожилками. А волосы! Мог бы хоть голову вымыть, или, на худой конец, постричься.
Я как будто впервые его вижу. Пелена любви спала, и он предстал передо мной во всей своей несуразности. Тысяча отравленных дротиков впивается в его тело, тысяча нелепейших деталей бросается мне в глаза, заставляя гаденько хихикать. Я вижу его совершенно бесформенным, дебильным, тяжелым, отвратительным. Сама мысль о том, что это чучело ко мне прикоснется, приводит меня в ужас. Я вся съеживаюсь, чтобы быть от него как можно дальше.
Он машет рукой, чтобы я остановилась. Вот болван! Я ему не шофер! Ненависть комком подступает к горлу, клокочет во мне, мешает дышать. Мне хочется бросить его здесь, отчалить на полной скорости. Никогда его больше не видеть. Не подпускать к себе близко. Не слышать как он своим противным менторским тоном вещает о тайнах картофелеводства и секретах международной дипломатии. К тому же, он уже старик. Он старше меня лет на пятнадцать как минимум. И что это еще за подозрительный блеск на воротнике: ткань протерлась или перхоть замучила?
Он садится в машину. Кладет чемодан на заднее сидение. Аккуратно пристраивает его рядом с моим. Оборачивается. Потирает руки в предвкушении скорого отдыха, вдыхает воздух, обнимает меня.
– Прекрати! – кричу я.
Я вырываюсь, отталкиваю его.
– Кисуля, – шепчет он, целуя мои волосы. – Никакая я тебе не Кисуля!
Меня тошнит. Я пошире открываю окно и в отчаянии гляжу в безоблачное парижское небо, словно ищу аварийный выход. Я сжимаю зубы. Я не отрываясь смотрю вперед, стараюсь забыть, что рядом сидит он, что нам предстоит целых два дня провести вместе. Я жду, когда ярость утихнет, пытаюсь выиграть время, но слова сами собой вырываются из моих разгневанных уст, безжалостные слова, готовые в клочья разорвать мужчину, отныне и навеки ставшего моим злейшим врагом:
– Не трогай меня! Отодвинься! Я тебя видеть не желаю!
Если бы он принял условия войны, ответил жестокостью на жестокость, если бы он решительно накинулся на проснувшегося во мне сурового врага, все, вероятно, было бы иначе, но вместо этого он попытался вразумить меня нежностью, разговорить, отвлечь. Я ожидала, что он вынет из кобуры пистолет, а он отказался от дуэли, отпустил свидетелей, вступил в переговоры, предложил мир, и потому судьба его была предрешена: я вынесла ему приговор окончательный и беспощадный. Причиной тому послужили невыразительная внешность, нелепый чемоданчик, перхоть на шее, излишняя предупредительность или ставшая вдруг очевидной заурядность типичного парижанина, собравшегося провести выходные с дамой сердца на лоне природы. Так или иначе, я словно с цепи сорвалась. Передо мной простиралась дикая прерия, я мчалась не разбирая дороги и хлестала кнутом по его кровоточащему сердцу. Он весь съежился, принялся молить о пощаде, об отсрочке приговора, но его страдания совершенно меня не трогали.
Хуже того: словно желая окончательно его добить, я провела ночь в соседнем номере с незнакомцем, пораженным столь быстрой победой. На самом же деле, его чары трогали меня ничуть не больше, чем слезы его поверженного соперника, просто я явилась в этот мир, чтобы уничтожать всякого, кто осмелится любить меня, приблизиться ко мне слишком близко, найдет меня любезной в том значении этого слова, которое встречается еще у старика Корнеля.
Я не желаю быть любезной вашему сердцу, я не хочу быть любимой.
Я не пытаюсь в себе разобраться. В любви меня привлекают только плоть, бьющаяся о плоть, сладкие судороги двух тесно сплетенных тел, преходящее наслаждение, о котором забываешь, едва насытившись, и измены. В этой мутной воде я чувствую себя как рыба: плаваю на самой глубине и от счастья пускаю пузыри. Все, что позволяет держаться на расстоянии, не подплывать близко, возбуждает во мне аппетит, зажигает страсть. Нежности, комплименты, знаки внимания и привязанности, единение двух сердец, напротив, заставляют меня содрогаться и выводят из себя.
Полгода спустя на перекрестке Сен-Жермен-де-Пре я нос к носу сталкиваюсь со своим бывшим возлюбленным. Мы приглядываемся друг к другу, примериваемся, обмениваемся новостями, наблюдаем, прощупываем. Он держит себя нарочито уверенно, как подобает свободному мужчине, идет, широко расправив плечи, те самые плечи, в которые я так любила уткнуться лицом. Зеленые с черной каймой глаза ласкают меня, отчего приятный холодок пробегает по телу. Нежный блеск этих глаз воскрешает в моей памяти восхитительные минуты блаженства, чувство полноты жизни. Мы ужинаем вместе. Он берет меня за руку и без конца спрашивает: «Почему? Почему ты так поступила?». В замешательстве я молча протягиваю ему обе руки, и в этом жесте отчетливо читается моя беспомощность. «Я вела себя как сумасшедшая, – отвечаю я ему, – помнишь, стояла полная луна?» Он смеется: «Ловко ты все свалила на луну!» «Что ты, – возражаю я, – мне было с тобой так хорошо, нет, правда.» Мы помирились, я чувствовала себя счастливой, в мире опять царила гармония. Я словно заново училась ходить…
