Оба понимали, что время летит неудержимо, и Франку говорил быстро.
— Я надеюсь создать иной тип иудаизма, основанный на нашей любви друг к другу и нашей общей традиции. Я планирую устраивать богослужения, в которых не будет упоминания о сверхъестественном, которые будут основаны на нашей общей человечности, черпая мудрость из Торы и Талмуда, которая поведет нас к любящей и нравственной жизни. И, да, мы будем следовать иудейскому закону, но ради единения и нравственной жизни, а не потому, что он завещан Богом. И проницать это всё будет дух моего друга, Баруха Спинозы. Планируя такое будущее, я порой воображаю тебя в роли отца. Моя мечта — создать такую синагогу, в которую ты бы послал учиться своего сына.
Бенто смахнул слезу, сбежавшую по щеке.
— Да, мы — единомышленники, если ты считаешь, что нам следует использовать некоторые церемонии, дабы взывать к той части нашей природы, которая по-прежнему их требует, но не позволять ритуалам поработить нас.
— Воистину, такова моя позиция. И разве не забавно, что, хотя ты пытаешься изменить иудаизм снаружи, а я — изнутри, мы оба сталкиваемся с херемом — ты уже, а я, несомненно, в будущем!
— Я соглашусь со второй частью твоего утверждения: в том, что нам обоим пришлось столкнуться с херемом, есть некая ирония. Однако во избежание недопонимания с твоей стороны, позволь мне еще раз сказать, что я не намерен изменять иудаизм. Я надеюсь, что жизненная преданность разуму искоренит все религии, включая иудаизм, — Бенто бросил взгляд на часы. — Увы, тебе пора, Франку! Уже почти два часа — и трекскойт вскоре будет здесь.
Когда они вышли на причал, Франку сказал:
— Я должен еще кое-что тебе сказать — по поводу той книги, которую ты планируешь написать — свою критику Библии…
— Да?
— Я люблю тебя за то, что ты хочешь ее написать, но, друг мой, прошу тебя, будь осторожен. Не подписывай эту книгу своим именем. Я верю в то, что ты говоришь, но к ней не будут прислушиваться рассудительно. Не сейчас, не при нашей жизни.
Франку взошел на борт. Лодочник отвязал швартовы, лошади натянули постромки, и трекскойт отошел от причала. Бенто еще долго смотрел вслед барже. Чем меньше она становилась, продвигаясь к горизонту, тем неотвратимее нависал над ним его херем. Наконец, когда от Франку осталось лишь воспоминание, Бенто медленно побрел прочь от пристани, обратно в объятия одиночества…
ЭПИЛОГ
В 1670 году, в возрасте 38 лет, Бенто закончил свой «Богословско-политический трактат». Издатель совершенно точно предсказал, что его сочтут поджигательским, поэтому он был опубликован анонимно, под вывеской фиктивного издательского дома, в другом городе. Его продажа была быстро запрещена и светскими, и церковными властями. Тем не менее по рукам ходили многочисленные подпольные копии.
Через несколько месяцев Спиноза переехал из Ворбурга в Гаагу, где и прожил остаток жизни, вначале снимая скромную мансарду в доме вдовы ван ден Верве, а потом, спустя еще несколько месяцев, — более дешевую квартиру: одну большую комнату в доме Хендрика ван ден Спика, мастера-художника по домашним интерьерам. Жизнь, исполненная спокойствия, — вот чего Спиноза хотел и что нашел в Гааге. Он проводил свои дни за чтением великих книг из своей библиотеки, за работой над «Этикой» и шлифовкой линз. Вечерами он курил трубку и дружески болтал с ван ден Спиком, его женой и их детьми (которых было семеро), за исключением тех моментов, когда оказывался настолько захвачен своими писаниями, что не выходил из комнаты, порой по нескольку дней подряд. По воскресеньям он иногда вместе с семьей своего домохозяина ходил послушать проповедь в ближайшую от дома церковь Ньеве Керк.
Кашель его не ослабевал, и часто мокроту пятнали сгустки крови; год от года он заметно слабел. Возможно, вдыхание стеклянной пыли повредило его легкие, но скорее всего у него был туберкулез, как и у матери и других членов его семьи. 20 февраля 1677 года он настолько ослабел, что послал за доктором, который велел жене ван ден Спика сварить старую курицу и поить Спинозу жирным бульоном. Она последовала указаниям доктора, и на следующее утро Бенто вроде бы почувствовал себя лучше. Семейство днем отправилось в церковь, но когда через два часа они вернулись, то нашли Бенто Спинозу, которому тогда было 44 года, мертвым.
Спиноза жил своей философией: он достиг Amor Dei intellectualis, живя свободным от уз тревожащих страстей, и встретил конец своей жизни в безмятежности. Однако эта тихая жизнь и тихая смерть оставили по себе великую волну возмущения, которая докатилась и до наших дней. Ибо многие почитают и прославляют Бенедикта Спинозу, в то время как другие гонят и проклинают.
Хотя завещания Спиноза не оставил, он не преминул поручить хозяину дома в случае своей смерти сразу же отправить его письменный стол со всем содержимым к его издателю, Рейвертцу, в Амстердам. Ван ден Спик почтил волю покойного: он тщательно упаковал стол и трекскойтом переправил его в Амстердам. Он прибыл благополучно, со всеми запертыми в ящиках неопубликованными рукописями и личной перепиской — и с завершенной «Этикой».
Друзья Бенто сразу же взялись за работу, редактируя рукописи и письма. Следуя инструкциям Спинозы, они убрали все личные сведения из писем, оставляя только философское содержание.
Через несколько месяцев после смерти Спинозы его «Посмертные сочинения» (включая «Этику», неоконченный «Политический трактат» и «De Intellectus Emenda- tione»
[124]
, выборку из корреспонденции Спинозы, «Компендиум по грамматике иврита» на двух языках, голландском и латинском) были опубликованы, опять-таки без имени автора, с указанием несуществующего издателя, в вымышленном городе. Как и ожидалось, государственные власти Голландии быстро запретили эту книгу официальным эдиктом, обвиняя ее автора в невежественном святотатстве и атеистических настроениях.
Когда распространилась весть о смерти Спинозы, его сестра Ребекка, которая не желала знать брата в течение 21 года, вдруг возникла и объявила себя и своего сына Даниеля единственными законными наследниками Бенто. Однако стоило ван ден Спику представить ей отчет о собственности и долгах Спинозы, она передумала: долги Бенто за аренду комнаты, похоронные расходы, счета цирюльнику и аптекарю могли составить большую сумму, чем ценность его пожитков. Спустя восемь месяцев был назначен аукцион его собственности (в первую очередь — библиотеки и оборудования для шлифовки линз), и, разумеется, выручки не хватило даже на оплату долгов. Не желая наследовать долги, Ребекка официально отказалась от всяких притязаний на наследство и снова исчезла со сцены истории. Мелкие внешние обязательства Бенто были приняты на себя шурином друга Бенто, Симона де Вриса. (Сам Симон умер десятью годами раньше, в 1767 году. Он предполагал оставить Бенто все свое состояние. Бенто отказался, говоря, что это было бы несправедливо по отношению к семье Симона и, более того, деньги только отвлекали бы его. Семья Симона предложила Бенто ежегодные выплаты в 500 гульденов, которые Спиноза тоже отверг, утверждая, что это больше, чем ему нужно. В конце концов он согласился на небольшую ежегодную выплату в 300 гульденов).
