Альфред продолжал сидеть зажмурившись, а потом, после долгого молчания, медленно кивнул.
— Ну, есть одна вещь…
ГЛАВА 23. АМСТЕРДАМ, 27 июля 1656 г
Бенто резко развернулся, услышав свое имя, и увидел всклокоченного, обливающегося слезами Франку, который тут же повалился на колени и наклонил голову так низко, что ткнулся лбом в тротуар.
— Франку?! Что ты здесь делаешь? И что это ты делаешь на мостовой?
— Я должен был увидеть тебя, предупредить тебя, вымолить прощение. Пожалуйста, прости меня! Пожалуйста, позволь мне объяснить!
— Франку, встань. Могут увидеть, что ты разговариваешь со мной — а это опасно. Я направляюсь к себе домой. Следуй за мной на расстоянии, а потом сразу входи, без стука. Но сначала убедись в том, что тебя никто не видит.
Через несколько минут в кабинете Бенто Франку говорил дрожащим голосом:
— Я только что из синагоги. Раввины прокляли тебя. Прокляли жестоко — о, они были так жестоки! Я все понимал, потому что они переводили на португальский… я даже не представлял, что они способны на такую жестокость! Они приказали, чтобы никто не говорил с тобой, и не смотрел на тебя, и…
— Именно поэтому я и сказал тебе, что это опасно, если тебя увидят рядом со мной.
— Так ты уже знал? Откуда?! Я ведь только что из синагоги. Убежал сразу же после церемонии.
— Я знал, что так и будет. Это было предопределено.
— Но ты же хороший человек! Ты предложил помочь мне. И ты действительно помог! И посмотри, что они с тобой сделали! Все это — моя вина! — Франку снова рухнул на колени, схватил Бенто за руку и прижал ее ко лбу. — Это распятие, а я — Иуда! Я предал тебя!
Бенто высвободил ладонь и на мгновение положил ее на голову Франку.
— Пожалуйста, встань. Я должен кое-что тебе сказать. Прежде всего, ты должен знать, что это не твоя вина. Они просто искали предлог.
— Нет, есть вещи, которых ты не знаешь! Пора, я должен сознаться. Мы предали тебя, Якоб и я! Мы пошли к парнассим, и Якоб пересказал им все, что ты говорил нам. А я ничего не сделал, чтобы остановить его! Я просто стоял там, пока он говорил, и кивал. И каждый кивок был новым гвоздем, вбитым в твой крест! Но я должен был так поступить. У меня не было выбора… поверь, у меня не было выбора!
— Выбор есть всегда, Франку.
— Звучит хорошо — но это неправда! Настоящая жизнь сложнее.
Удивленный, Бенто долгим взглядом всмотрелся в лицо Франку. Это был какой-то другой Франку, не тот, которого он знал.
— Почему же это неправда?
— А что, если у тебя есть только два пути на выбор и оба ведут к смерти?
— К смерти?
Франку избегал взгляда Бенто.
— Тебе что-нибудь говорит имя Дуарте Родригес?
— Да, это человек, который пытался ограбить мою семью. Человек, которому не нужны были никакие заявления раввинов, чтобы меня ненавидеть.
— Он — мой дядя.
— А… — Бенто закрыл глаза, медленно кивнул, охваченный внезапным чувством понимания, и вспомнил, что ему говорил об этом рабби Мортейра.
— Мой дядя предложил мне два пути на выбор, — продолжал Франку. — Если бы я согласился предать тебя, он спас бы меня, вывезя из Португалии, а потом, после того как я выполнил бы свою часть сделки, он бы сразу послал корабль в Португалию, чтобы спасти мою мать, сестру и тетку, мать Якоба. Все они скрываются, и им грозит великая опасность от инквизиции. Если бы я отказался, он оставил бы нас в Португалии.
— Ну, конечно! Ты спасал свою семью. Ты сделал правильный выбор.
— Пусть так — моего позора это не смоет! Я собираюсь пойти к парнассим в ту же минуту, как мои родные окажутся в безопасности, и сознаться, что мы подстрекали тебя, вынуждая сказать то, что ты сказал.
— Нет, не делай этого, Франку! Лучшее, что ты можешь сейчас для меня сделать, — это молчать.
— Молчать?
— Так лучше для меня, лучше для всех нас.
— Но почему это лучше? Мы ведь действительно обманом заставили тебя сказать то, что ты сказал!
— Но это же неправда! Я сказал то, что сказал, по собственной воле.
— Нет, это ты стараешься пощадить меня, утишить мою боль! Моя вина никуда не делась. Все это было игрой, все было спланировано. Я согрешил! Я обманул тебя. Я причинил тебе огромный вред…
— Франку, ты меня не обманывал. Я понимал, что вы дадите свидетельские показания против меня. Я нарочно говорил так опрометчиво. Я хотел, чтобы вы свидетельствовали. Это я повинен в обмане.
— Ты?!
— Да. Я использовал вас. Хуже всего то, что я поступил так, несмотря на возникшее у меня ощущение, что мы с тобой можем оказаться единомышленниками.
— Ты все правильно понял! Но то, что мы — единомышленники, только усугубляет мою вику. Когда Якоб рассказывал о твоих взглядах парнассим, я продолжал молчать, а мне следовало кричать изо всех сил: «Я согласен с Барухом Спинозой! Его взгляды — это и мои взгляды!»
— Поступи ты так, твой мир превратился бы в ад. Дядя отомстил бы тебе, твоя семья погибла бы, меня все равно изгнали бы — только парнассим изгнали бы и тебя наравне со мной.
— Барух Спиноза…
— Пожалуйста… Теперь я — Бенто. Баруха Спинозы больше нет.
— Хорошо, Бенто. Бенто Спиноза, ты — настоящая загадка. Сегодня у меня просто, голова кругом, все — сплошная бессмыслица… Ответь мне на один простой вопрос: если ты хотел покинуть эту общину, почему ты просто не ушел по собственной воле? Зачем навлекать на себя такое бесчестье и несчастье? Почему просто не уехать? Не переселиться в другое место?
— Куда? Я что, похож на голландца? Еврей не может исчезнуть просто так. И подумай о моем брате и сестре. Подумай о том, как тяжко было бы покинуть их, а потом снова и снова принимать решение держаться от них подальше. Так, как сейчас, лучше. Да и для моих родных так лучше. Теперь им не придется снова и снова решать вопрос, разговаривать ли им со своим братом. Херем, объявленный рабби, решает все за меня и за них — раз и навсегда.
— Значит, ты говоришь, что лучше передать свою судьбу в руки других? Лучше ничего не решать — и вынудить других сделать выбор за тебя? Разве не ты только что сказал, что выбор есть всегда?
Вздрогнув, Бенто снова вгляделся в этого нового Франку — вдумчивого, откровенного Франку, без всякого следа того стеснительного, похожего на простачка крестьянина, каким он был на их прошлых встречах.
— В том, что ты говоришь, есть большая доля истины. Как ты пришел к тому, чтобы думать таким образом?
— Мой отец — тот, кого сожгли инквизиторы — был мудрым человеком. До того как его заставили креститься, он был главным раввином и советчиком всей общины. Даже после того, как все мы сделались христианами, сельчане продолжали ходить к нему, чтобы обсуждать серьезные жизненные вопросы. Я часто сидел рядом с ним и многое узнал о вине и позоре, о выборе и скорби.
